Сквозь страх - [35]

Многие монархисты в открытую говорили, что якобы борьбу с немецкими шпионами ослабило упразднение жандармского корпуса. Но, как известно, жандармские ищейки вынюхивали и бросались обычно только на революционеров. Это было их главным делом. Борьбой с иностранными разведками занималась военная контрразведка.

Бывшие царские военные контрразведчики в первые месяцы после февральской революции находились в шоке от испуга, и все их помыслы были направлены на одно — уцелеть. А в последующие месяцы, оправившись от испуга, у них появилась более смелая цель, поглотившая их без остатка, — усидеть на своем теплом месте. И они были заняты не столько тем, чтобы исполнять порученные обязанности, сколько тем, чтобы накрепко зацепиться, закрепиться в кресле крюками да баграми взяток и подношений влиятельным лицам. И тут уж было не до германской агентуры. И многие из них были готовы все свои идейно-политические убеждения променять на деньги в твердой валюте. Ведь они не воспринимали перемены, не верили политической устойчивости в разоренной стране и потому старались сооружать золотые мосты через пропасть неизвестности на случай побега за границу.

Судьба и проблемы Российской державы, родного края, неудачи и неприятности по службе, последствия диверсий, физиономии своих сослуживцев пронеслись в голове Мулюкова так зримо, словно он это увидел из окна мчащегося курьерского поезда. Капитан потрепал свои редеющие волосы, как трепал их когда-то в детстве его отец, и снова было задумался. «К черту! — контрразведчик вскочил с табурета. — Не надо думать о глобальных проблемах, — мысленно приказал он себе, — иначе одно расстройство! От этого только руки начинают опускаться. Своя работа начинает казаться бесполезной, никому не нужной мельтешней, когда кругом такое творится».

Мулюков немного постоял, поглядел, как медленно, кружа в порывах ветра, летят крупные хлопья снега, и снова уселся на обшарпанный, как весь кабинет, табурет.

Надо перво-наперво разыскать Мишку Тряпкина — решил капитан. Он — та ступенька следственной лестницы, через которую перешагнуть невозможно. Только на нее опираясь, можно сделать следующий шаг к разоблачению немецкого агента Двойника. А вдруг этот Двойник и есть Тряпкин? Снова пришла ему эта мысль. Может быть такое? Конечно. Во всяком случае, уверенности нет в том, что он не стал бегать под этой фамилией. Объявить сейчас его розыск? А если этот Мишель ни в чем не виноват? Такое тоже может быть. Вполне. Да, задачка непростая. Но в любом случае не помешает, если его поведение будет в поле зрения. И он подготовил вторую по счету телеграмму за этот день.

«Начальнику контрразведки

Казанского военного округа

полковнику Кузьмину А. П.

Прошу Вас установить наблюдение за Тряпкиным Михаилом, работающим (по неуточненным данным) врачом на медицинском факультете Казанского университета.

Капитан Т. Мулюков».

«Лишь бы этому Миргазиянову, чванливому завистнику, не поручили это дело, — с беспокойством подумал контрразведчик, — иначе он, как в стельку пьяный плотник, сработает топорно сикось-накось: того гляди, все рухнет».

Капитан Мулюков помнил, как к нему однажды пришел поручик Миргазиянов, с которым у него были чисто служебные отношения, и, уставив на него злые, застывшие, словно стеклянные глаза, проговорил холодным тоном: «Вижу, работаешь, вышел самостоятельно на агента. Но скажу тебе по-дружески: слишком уж суетишься. Я бы даже сказал, до неприличия. А посему наши коллеги по работе говорят о тебе нелестно. Ловкий, говорят, парень, проныра». Мулюков хотел было послать подальше этого «благодетельного» советчика, у которого зависть и злопыхательство к людям родились, пожалуй, вперед его, но сдержался. «Так что ты, дружок, учти это», — уже не скрывая злости, закончил Миргазиянов. «Угу, — буркнул равнодушно капитан Мулюков, которому послышались в голосе новоиспеченного „друга“ нотки угрозы, — обязательно учту».

Потом этот поручик Миргазиянов упросил начальство, чтоб его задействовали в расследовании деятельности диверсанта на пороховом заводе, которого выявил Мулюков. Поручику велено было отработать агентурные связи этого диверсанта со связником, с его резидентом.

Капитан не только интуитивно чувствовал, что существует фигура резидента германской агентурной сети, но и, логически анализируя разрозненные факты и обстоятельства, приходил к этому выводу. Свои соображения по этому поводу он направил в виде докладной записки своему непосредственному начальнику полковнику Кузьмину — старому петроградскому интеллигенту, который больше жил воспоминаниями о милом добром старом времени, чем сегодняшним днем. Видимо, как полагал Мулюков, полковник и удержался в своем кресле при новых властях именно за это свое качество — безвредность для окружающих. Но многие не хотели видеть, что эта безвредность распространялась, по существу, и на врагов матушки-России, на германскую агентуру. Он напоминал дряхлого слепого кота без зубов и когтей, которому доверили охранять от мышей амбар с продуктами.

Помнится, когда Мулюков обосновывал свои выводы насчет того, что в Казани окопался резидент немецкой агентурной сети всего Среднего и Нижнего Поволжья, полковник Кузьмин после некоторого раздумья согласился с ним. И пообещал все это довести до сведения высокого начальства, не исключая и петроградского. Этот разговор состоялся осенью, в конце сентября. Еще дважды вызывал его к себе полковник Кузьмин, уточняя разные детали его доклада. Но прошел месяц с лишним, как состоялся последний разговор о перспективах и приемах борьбы с иностранной агентурой, а сдвигов в этом вопросе не было. Возможно, что полковник никому и не докладывал о его соображениях. Особенно после того как незримая нитка, тянувшаяся от диверсанта с порохового завода к его связнику, оборвалась.