Сквозь объектив - [12]

Солнце, падающее на затылок сквозь незанавешенное окно, начинало припекать. Сегодня погода оказалась теплее, чем вчера.

Лучи на моей коже напомнили мне об обстановке.

Судя по форме светового пятна на полу, позади меня — большое окно. Справа от себя я видела двуспальную кровать с незатейливыми белыми простынями. Она была не заправлена, одеяло слегка откинуто в сторону. Помимо этого в комнате имелся платяной шкаф. Скучный аскетизм убранства компенсировался количеством света. Спальня практически целиком утопала в сиянии солнца, проливавшемся через то самое огромное длинное окно.

Я попыталась развернуться, чтобы увидеть, что на улице, но чуть не опрокинулась на пол вместе со стулом. Более решила не экспериментировать, довольствуясь видом на узкий коридор.

И время пошло так медленно, что казалось, будто оно вообще остановилось. В последний раз я ела прошлым утром. Кажется, это были какие-то конфеты. Желудок сводило от голода, а в голове творилось черт знает что. Слишком много вопросов, на которые у меня пока не было ответов.

То и дело я бросала взгляд на тени по углам — мое единственное подобие часов. Они сгущались и разрастались, но очень медленно, и когда мое отчаяние достигло пика, было, наверное, чуть больше полудня.

— Эй! — крикнула я. — Кай…

В ответ последовало молчание.

— Ты меня слышишь? Кай! — более настойчиво повторила я.

Я напряженно вглядывалась в узкий коридор, но вокруг стояла такая студеная тишина, какая бывает только в пустой квартире. Пульс участился, и я отчетливо слышала его биение в висках. До меня дошло, что я одна в чужой квартире, в чужом городе…

И к тому же связана.

И наконец меня пронзила самая страшная мысль за все время, что я находилась в плену. Что если… что если он больше никогда не придет? Что если… это способ развлечения?

Похищать, связывать и бросать.

От этого что-то во мне словно оборвалось и упало. Спина тут же взмокла.

— Ублюдок! Ты ублюдок, Кай, слышишь? — истошно завопила я.

Кому я кричала? Он меня не слышал, его вообще здесь не было. И я надрывалась в пустоту, проклиная его последними словами, а теплые слезы стремительно скатывались по подбородку.

* * *

Через час беспрерывного крика у меня сел голос и в горле появилась неприятная режущая сухость. Тогда я решила снова расслаблять узлы, двигая в них запястьями. Кожу обдирало, и от боли я закусила до крови губу. Но раз начала, надо закончить.

Я не хотела тут умереть.

* * *

Еще часа через два веревки ослабли и упали, но самая горькая ирония заключалась в том, что я просто не могла пошевелиться. У меня свело ногу и что-то отдавало в шею. Вывернутая вчера рука тоже болела. Я лежала на полу и глядела на свои разодранные запястья, не в состоянии повести ни одной конечностью. Тени сгустились и потянулись к середине комнаты.

Да, солнце уже садилось…

Тогда я попробовала ползти вперед. До двери, и потом наружу… Я видела ее. Большая, металлическая… Она манила меня.

Но когда я добралась до нее, то поняла, что она заперта. Это был замок, который можно открыть только ключом.

А ключа не было.

Ничего не было.

* * *

Я пробыла в забытьи почти до самой ночи, сама не заметив, как отключилась то ли от общей слабости, то ли потому, что это был мой защитный механизм — отрубиться… Мир виделся как через пленку, и мне хотелось только неподвижно лежать на полу и ждать… Правда, я так и не поняла чего — Кая или смерти.

* * *

Сухость в горле. Запекшаяся кровь на руках. В глазах будто кисель.

Что-то громыхнуло рядом со мной.

Дверь? Дверь.

Шаги. Сладкая горечь. Это в воздухе…

Шорох и стук в синеватой тьме. Белые носки чьих-то кедов перед глазами.

Кто-то наклонился надо мной и бережно приподнял мою голову.

Сквозь туман я видела размытое лицо ублюдка. Почему-то четкими были только его глаза, которые в полутьме отсвечивали светло-серой сталью.

— Что с тобой, Марина? — равнодушно уронил он в пустоту, положив мою голову себе на колени.

Я хотела его грязно обругать и дать по роже, но вместо этого только слабо дернула рукой, касаясь его плеча, и хрипло произнесла:

— Больше никогда меня не бросай…

Странные слова, чтобы говорить их своему похитителю.

— Прости, — сказал он, поглаживая меня по волосам. — Но ты далеко забралась. Я не помню, чтобы тебя тут оставлял.

— Я хочу домой. Пожалуйста.

— Когда ты в последний раз ела? — проигнорировал он мои слова.

— Позавчера утром.

— Почему ты мне сразу не сказала?

— А ты бы послушал? — с трудом произнесла я.

— Не знаю, — задумчиво сказал он, медленно проводя рукой по моему лицу.

Внутри взвивалась обида. Как он мог меня бросить, уйти вот так почти что на два дня?! В конце концов, что я ему вообще сделала, за что он меня мучит? Похищает и бросает без объяснений в полном одиночестве, не оставив еды, не потрудившись даже развязать меня.

Я почувствовала, что снова плачу, теперь уже на руках у моего похитителя. Он некоторое время безмолвно взирал, как я содрогаюсь в рыданиях, а потом, наклонившись ко мне, прошептал:

— Знаешь… не хотел бы я тебя так мучать. Но почему-то не получается иначе.

— Ты уже это сделал! Ты… жестокий ублюдок! Ты меня бросил! Бросил! Бросил!

Я в истерике кричала это свое «бросил!», а он меланхолично проводил по моей голове рукой и молчал. Не знаю, откуда у меня еще были силы плакать и ворочать распухшим языком… Моя истерика длилась минут десять, а он спокойно наблюдал за ней, легко касаясь меня ладонями. Мне хотелось, чтобы он снова привязал меня или, наоборот, утешил и пообещал, что никогда больше не оставит.