Сквозь ночь - [130]

В квартире было жарко и пахло квашеной капустой, и было много салфеточек и подушечек, а над диваном висела японка с зонтиком и с лицом из чулка и фотография в облупленной рамке из толченых ракушек: Сенечка в тесном крахмальном воротничке, с упрямо торчащим ежиком и значком «ГТО» на пиджаке.

Валя похлопотала у печи, накрыла стол белой скатертью и поставила две тарелки со щами и большую сковороду с глазуньей, а Сенечка вытащил откуда-то бутылку.

— Ради встречи, — сказал он и подмигнул.

— И нам щец, — сказала младшая девочка.

— Ух, обезьяны, спать вам пора, — сказала Валя, но все же поставила и для них одну тарелку. — Кушайте, — улыбнулась она, — пожалуйста… — И подвинула стул для Геннадия Петровича.

Сенечка налил водки в граненые стаканы.

— А вы? — спросил Геннадий Петрович.

— Кушайте, кушайте, — проговорила Валя и покраснела. — Я водки не пью.

— Ну, за встречу! — Сенечка поднял стакан. — И за твои успехи!

— Давай за хозяйку выпьем, — сказал Геннадий Петрович.

— Это своим порядком, — сказал Сенечка. Он чокнулся и выпил, медленно запрокидывая голову и пристально глядя внутрь стакана.

— Кушайте, пожалуйста, — сказала Валя. — Не нравятся вам, видно, наши щи.

— Нет, почему, — сказал Геннадий Петрович. Щи были действительно очень невкусные.

— Не из чего готовить. Щи да щи. Беда у нас с овощами, ни свеклы, ни томата.

— Это почему же?

— Не знаю, — улыбнулась Валя. — Это вы у него спросите.

Сенечка поморщился и потянулся за бутылкой.

— Мне кажется, здесь овощи должны великолепно родиться, — сказал Геннадий Петрович.

— Мне, брат, тоже многое казалось… — Сенечка усмехнулся и поднял стакан. — Давай-ка лучше выпьем, товарищ главный агроном.

Выпили по второй и по третьей. Сенечка заметно охмелел. Он посадил девочек к себе на колени, бодал их лбом, смеялся, потом вдруг умолк, помрачнел, сказал:

— Марш спать, пигалицы!

Девочки молча сползли с его колен и ушли в другую комнату. Он снял со стены гитару и потрогал струны.

— А помнишь, Генка?..

Снова замерло все до рассвета,

Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь…

И Геннадий Петрович вспомнил последнюю техникумовскую практику, село над Волгой, ночи под теплыми звездами, запах сена, гармонь… В мае закончилась война, и сколько было тогда у них планов…

— Вот так-то, — сказал Сенечка и притушил ладонью гитару. — Попрошусь теперь в самый маленький колхоз. Возьмете, товарищ главный агроном?

— Как тебе не стыдно! — сказал Геннадий Петрович.

— Нет, ты не думай, — сказал Сенечка, — я ведь на тебя не в обиде. Я не из честолюбивых, за многим не гонюсь. Потихоньку будем жить, верно, Валюша?

Она ничего не ответила, сидела опустив глаза и катая пальцем хлебную крошку по скатерти.

Геннадий Петрович посмотрел на Сенечку, и ему вдруг до боли захотелось крикнуть; «Да что же ты с собой сделал?!» Но вместо этого сказал:

— А может, в заочный пойдешь? С небольшим колхозом вполне совместить можно.

— Я вижу, ты меня жалеешь, — усмехнулся Сенечка. Он встал, потянулся, повесил гитару на гвоздик. — Стели, Валюша, человеку отдохнуть надо…

Она вздохнула, поднялась, постлала Геннадию Петровичу на диване, сняла с кровати покрывало.

Лампочка, висевшая над столом под бумажным оранжевым абажуром, вдруг потускнела, померкла и через полминуты вновь налилась, и снова померкла.

— Начинается, — сказал Сенечка. — Это на МТМ варят. Как сварку включат, сразу напряжение садится. Теперь так и будет все время подмигивать.

— В три смены работают, что ли? — спросил Геннадий Петрович.

— С ремонтом запарка. Каждый год одно и то же. Вот, видишь…

Лампочка почти совсем угасла, только красноватая дрожащая нить едва теплилась в сумраке.

— Каждый год одно и то же, — повторил Сенечка и зевнул. — Давай, брат, ложиться.

Валя вышла в другую комнату, и они разделись.

— Как думаешь, к началу пахоты управятся? — спросил Геннадий Петрович, натягивая одеяло.

— Кто его знает… — сказал Сенечка. Он прошел босиком по комнате и щелкнул выключателем. — У нас с этим делом всегда запарка.

— Привыкли вы тут, видно, ко всему, — сказал Геннадий Петрович.

— Ничего не попишешь, — сказал в темноте Сенечка. — И ты, брат, привыкнешь.

Геннадий Петрович услышал, как под ним скрипнули пружины матраца.

4

Он нестерпимо долго лежал, глядя в темноту. Несколько раз считал до ста, закрыв глаза, и представлял себе медленно текущую воду, но уснуть никак не удавалось. Было душно под низким потолком, и постель пахла чем-то чужим, и неудобно было ногам на коротком диване. Хотелось курить. Он нащупал рукой одежду на стуле и осторожно оделся. Сенечка пошевелился во сне, скрипнув пружинами, и прерывисто вздохнул. Геннадий Петрович натянул сапоги, прошел на цыпочках в другую комнату и на ощупь нашел у двери свое пальто. В сенях встрепенулась и закудахтала курица; он зажег спичку, чтобы увидеть крючок, и вышел.

В детстве, на Волге, купаясь, он часто нырял на выдержку и из упрямства держался под водой так долго, что, когда вырывался на поверхность, никак не мог надышаться.

Так было и теперь. Он несколько раз глубоко вздохнул. В небе висели крупные колючие звезды, а степь за темными крышами была белая, как днем, и теперь особенно отчетливо было видно, как мал поселок и как бесконечно велика степь. Он закурил и прислушался: вдали все так же глухо и ровно постукивал движок.