Сквозь ночь - [123]

Михаил Афанасьевич откидывается и бледнеет от возмущения и обиды.

Происходит бурный разговор. Через пять минут Закиров удаляется, держа в руке письменное разрешение на трактор и на ходу надевая ушанку. В дверях он сталкивается с главным агрономом, сутулым, желтолицым, и очень вежливым. Пропустив Закирова, тот входит, неся производственно-финансовый план — многостраничный, отпечатанный типографским способом, синеющий столбцами вписанных от руки цифр.

— Вот, готово, — говорит он, кладя план на стол. — Посмотрите, отправлять надо.

Михаил Афанасьевич открывает первую страницу и старается вникнуть.

«Всего земли… — беззвучно шепчет он, — …в тэ че пахотной… пашни… залежи… перелоги… сенокосы…»

Он еще не успокоился после разговора с Закировым, в глазах у него рябит, аккуратные фиолетовые цифры наскакивают одна на другую.

«Свиньи… овцы… — шепчет он, — уборочная площадь, в тэ че зерновые…»

Вскоре это занятие надоедает ему.

— Ну, как у вас тут? — строго спрашивает он, оторвавшись от плана. — Все правильно?

— Как будто… — пожимает плечами главный агроном.

Михаил Афанасьевич макает перо и, примерившись, ставит на титульной странице красивую подпись, с закавыкой и росчерком. Главный агроном берет план и направляется к двери.

— Погодите, — останавливает его Михаил Афанасьевич. — Тут еще циркулярчик насчет этого самого фосфоробактерина или как его… — Он берет папиросный листок. — Только я не пойму, опечатка, что ли? Пятьдесят грамм на гектар. Как же его разбрызгивать?

— Да не разбрызгивать, — вежливо усмехается агроном. — Смачивать раствором семена.

— Аа-а…

Михаил Афанасьевич снова макает и кладет косую, плывущую по папиросной бумаге резолюцию:

«Гл. агр. К исполнению».

Взяв бумаги, главный агроном выходит. За дверью, вздохнув, выразительно смотрит на секретаршу. Та сочувственно кивает. За день ей придется выслушать немало таких вздохов. А бывает и похлеще. Вчера, например, главный инженер выскочил из директорского кабинета, оглянулся — нет ли кого, постучал кулаком себя по лбу и сказал:

— Студень, гром меня разрази! Я вас уверяю, его по утрам в пиджак ложками наливают…

Секретарша прикрывает рот кончиком платка, сдерживает смех. Этот скажет — как припечатает…

Главный инженер, быстрый, с живыми темными глазами, за какой-нибудь месяц успел зазнобить многие девичьи сердца на поселке, в том числе и секретаршино. Она стирает уголком платка остаток улыбки, смотрится в карманное зеркальце и, посетовав про себя на веснушки, принимается отстукивать очередной приказ директора, начинающийся, как и предыдущие, обширным вступлением:

«…В то время, когда трудящиеся города и деревни, вдохновленные историческими решениями, все, как один…»

3

А в это время главный инженер Дмитрий Николаевич Ширяев, проводивший с утра аттестацию, входит в машинно-тракторную мастерскую с секретарем партбюро Никифором Кузьмичом Степанченко.

Никифор Кузьмич — старожил из давних переселенцев, низкорослый, в брезентовом грубом дождевике, надетом поверх армейской шинели, с обветренным красным лицом, никогда, кажется, не меняющим своего строгого, замкнутого выражения, слушает, что горячо говорит ему Ширяев:

— Вы посудите сами — какой разрыв получается! Технику шлют первоклассную, народ едет, а здесь что? Сидим на уровне прошлого века, грязь, в паршивой деревенской кузнице больше порядку… А оборудование? Да на этих 1-ТМ-15 деды наши токарничали… А ведь с людей требуем — давай качество! Какое же, посудите, может быть качество, если в мастерской всю зиму от холода пальцы к металлу прилипают? И то удивляться надо, как народ терпит да еще справляется кое-как с ремонтом…

Никифор Кузьмич, кашлянув, отгибает жесткую полу дождевика и достает сигарету. Ширяев тоже закуривает, нервно разминая папиросу. Поглядев на него исподлобья, секретарь спрашивает:

— Что же вы, собственно, предлагаете?

Помолчав, Ширяев говорит:

— Прежде всего уборную почистить, там дерьма горы, вот оттает, дохнуть нечем будет…

Замкнутое лицо секретаря не выказывает удивления неожиданным ответом.

— Ну, а дальше? — спрашивает он, затянувшись и пустив дым ноздрями.

— Окна в мастерской застеклить. Отеплить помещение. Оштукатурить, грязищу прибрать, побелить. Все это можно своими силами, была бы охота. А потом привести сюда областное начальство, пусть скажет: можем мы дальше на таком оборудовании держаться?

— Так-так… — произносит Никифор Кузьмич. Докурив, он комкает остаток сигареты, хмуро глядя в земляной вязкий пол, покрытый радужными пятнами мазута, сплошь усыпанный мусором, махорочными чинариками, влажной ржавой окалиной, угольной пылью. Притушив и смяв окурок, он незаметно опускает его в карман дождевика. Ширяев останавливается у табельной доски, висящей на облупившейся кирпичной стене.

— А наш Михаил Афанасьевич вот с чего начинает…

Секретарь исподлобья смотрит на жестяные новенькие бирки, белеющие под стеклом.

— По-городскому!.. — усмехается Ширяев. — Чтоб минута в минуту. А что потом слесаря и токари полдня простаивают, в утиле, как старьевщики, роются, подходящий кусок железа ищут, — это уж никого не тревожит. Была бы бирка на месте…

Кашлянув и нахмурясь, секретарь направляется к выходу. После промозглого сумрака мастерской весеннее солнце слепит. Одинокое облако плывет по яркому небу. В дальнем конце двора татакает движок электростанции, — хлопки желтоватого дыма рвутся вкось из невысокой железной трубы. За день изрядно оттаяло — грязь во дворе лоснится, жирно чавкает под сапогами. Рядами стоит новая техника: аккуратные тракторы «ДТ», высокие мощные «С-80». Шеренги сеялок. Пятикорпусные плуги с поднятыми — будто на плечо — предплужниками…