Сквозь ночь - [122]

— Шапку, — перебивает Михаил Афанасьевич. — Головной убор скинь. И давай застегнись.

Парень краснеет, сбрасывает ушанку и застегивает непослушными пальцами воротник рубашки, виднеющийся из-под ватника.

— Ну, вот, — говорит Михаил Афанасьевич. — Вот тебе, как говорится, наглядная разница между людьми города и деревни, которые здесь находятся.

— Я, товарищ директор… — снова начинает парень.

— Нет, погоди, — останавливает его Михаил Афанасьевич. — Ты понял, в чем тут суть?

— Понял, — терпеливо отвечает парень. — Я…

— Ничего ты, брат, не понял.

Михаил Афанасьевич встает и произносит длинное наставление, в котором то и дело мелькают слова «культура», «по-городскому», «шалтай-болтай», «искоренить» и тому подобные. Парень стоит красный, переминаясь с ноги на ногу и внимательно рассматривая внутренность своей ушанки. Уловить какой-либо смысл в том, что говорит директор, он не может и терпеливо ждет. Наконец тот заканчивает, садится, поводит шеей, будто ему ворот тесен, и, помолчав, спрашивает:

— Ну так что у тебя там?

— Насчет тюфяка я, — говорит парень, все еще глядя внутрь ушанки.

— Насчет какого тюфяка?

— Ну, насчет матраца, одним словом. Спать который. Без вашего дозволу не выдают.

— А ты аттестацию проходил? — спрашивает Михаил Афанасьевич, прищурив глаз.

— На понедельник назначили.

— Ишь ты какой… — улыбнулся Михаил Афанасьевич. — Порядок знаешь? Пока не пройдешь — не дам.

— Так что ж это, выходит, я должен третью неделю на голых досках…

— Но-но-но, — перебивает директор. — Заплачь. Ты насчет трудностей имел предупреждение? Или, может, ты на курорты ехал? Вот какой народ интересный! — разводит он пухлыми ладонями, как бы обращаясь к кому-то третьему, присутствующему в кабинете. — Мы, мы, мы, а чуть что — пожалуйста…

Парень молчит. Глаза его и впрямь наливаются слезами.

— Бригадир-то у тебя кто?

— Сильченко.

— Который это Сильченко? Такой маленький, рыжий?

— Да нет, высокий, вы его знаете… — Парень усмехнулся, машет ушанкой и прибавляет: — Вы уже на него кричали.

— Кгм… Ну вот… Я с ним поговорю. Пускай по всем вопросам бригадиры ходят, самодеятельность разводить не будем. А теперь давай иди, некогда мне.

Парень молча уходит. Михаил Афанасьевич хмурится, перебирая бумажки. Два месяца назад, когда он принимал дела у прежнего директора, в штате было всего двести человек, а за один только март понаехало еще двести пятнадцать, — мыслимо ли? Этому матрац, другому ватник, третий на новый трактор желает, четвертому, видишь, питание не нравится.

Михаилу Афанасьевичу всерьез кажется, что все это придумывается специально для того, чтобы отвлечь его от более важных дел. А дел хватает. Ремонт не закончен. Горючее не завезено… А комплектование бригад? Полевые вагончики? Механизация на фермах?..

Нет, что ни говори, с прежней работой не сравнишь…

Он откидывается на спинку кресла, смотрит в окно, за которым белеет степь, и предается воспоминаниям.

Двенадцать лет назад он закончил Челябинский институт механизации сельского хозяйства. По молодости не было охоты из города уезжать, — устроился на завод металлоконструкций, помощником мастера. Дошел до начальника цеха. Работенка, как говорится, не пыльная, — сиди в конторке, подписывай наряды. Технология — пустяки: разметил, нарезал, сварил, склепал — и будь здоров. План выполняли, бывало, и прогрессивка шла, чего еще надо? Выведешь по-человечески кому следует, — глядишь, в получку зовут. Ну, зайдешь, чтоб не обидеть. Много, конечно, не пил, чего там: красненького стакан, белого граммов двести, — вот и все. Вечерком в кино сходишь или к друзьям — «козла» забить. Жизнь!..

А минувшей зимой взялись: у кого специальное сельскохозяйственное — просим… Вызвали в обком. Ну, сперва поартачился — какое там сельскохозяйственное, ведь позабыл уже все. Поднажали, пришлось дать согласие. И верно, думалось, отчего бы не согласиться? Дело, как говорится, почетное. Должность, оклад. Хозяйство завести можно…

Михаил Афанасьевич с хрустом потягивается и думает о том, что надо бы Степке Баландину, дружку заветному, написать, чтоб приехал. Пусть бы кадрами заворачивал, все же помощь…

Размышления прерывает Закиров, председатель колхоза «Новая жизнь». Он входит, громко хлопнув дверью. Полы его прорезиненного плаща по-кавалерийски подоткнуты концами за зеленый казахский кушак, сапоги заляпаны грязью. Темное лицо, изрытое крупными оспинами, теперь темнее обычного.

Швырнув на диван плетку и не поздоровавшись, он начинает:

— Ты кушать хочешь?

— Тш-шш… — произносит Михаил Афанасьевич. — В чем дело?

— Зачем тшикаешь? — говорит Закиров. — Животное тоже кушать хочет. Ты молоко любишь?

— Ну, ну, — успокаивающе произносит Михаил Афанасьевич. — Давай садись, чего там у тебя?

— Зачем трактор не давал? — Закиров вытирает ушанкой потный лоб.

— Вот народ интересный! — восклицает Михаил Афанасьевич, подыскивая в уме подходящий ответ.

— Зачем меня пятнадцать километров гонял? — продолжает Закиров.

— Порядок, — разводит руками Михаил Афанасьевич. — Не могу же я на ходу с первым встречным вопросы решать.

— Ты… — задыхается Закиров, — ты… — Он оглядывается, будто нужные слова выстроились у него за спиной. — Толстый глупый человек, вот кто ты есть!