Скрытые лики войны - [147]

«Прорвав оборону мы стремительно двинулись вперед прыследуя фрицев которые здаются в плен в этот день продвинулись 45 км. Ночю ходил в разведку Темно хоч глаз коли по пахоте ели ноги переставляли Липнет грязь к ногам Каждая нога весит пуда тры»

— Сорок пять километров за один день, да еще по бездорожью — это был очень высокий темп наступления. Немцев, которые сдавались в плен, мы не убивали. Последнее время так их даже не охраняли. Бывало, наш командир роты давал старшему группы военнопленных записку о том, что столько-то человек он направляет в тыл. Однажды я подхожу с такой запиской к немцам, спрашиваю: «Кто тут у вас командир?» Они вначале не признавались, думали, командира расстреливать будут — ну, как у них. Когда же спросишь: «Кто у вас коммунист?» — коммунистов находилось много. Тогда все немцы хотели быть коммунистами… И вот эта группа идет самостоятельно до самого лагеря. Если их кто-то останавливает, они показывают выданную им записку, и их с миром отпускают дальше.

— А были такие, кто мстил пленным?

— Конечно, были. И немало. Один раз из-за пленного, которого мы взяли в поиске, меня чуть танком не задавили. Свои же танкисты. На передке мне приказали отвести его в штаб корпуса. Пожилой. На фашиста не похож. Видно, что сельский мужик. Мне по дороге все рассказывал, что у него «кляйне киндер». Я ему по-русски отвечаю, что «для кляйне киндер ты слишком стар». А он мне объясняет, мол, женился поздно. Но я ему не верил, потому что знал: он боится меня… Если один автоматчик ведет куда-то в лес — значит, расстреляет. Вот и пытался меня разжалобить. Только я его из леска вывел, а тут танки с пригорка спускаются. В это время они как раз выдвигались к передней линии. И вдруг один танк на полной скорости поворачивает в нашу сторону. Из открытого люка механик матом кричит. Я вначале не сообразил, а потом вдруг понял: хочет немца задавить. А ты, славянин, мол, отойди. Оставались какие-то метры… А он как летел, так и летит. Я прыг в сторону. Смотрю, и немец за мной! Танк — мимо… После этого он уже не отходил от меня ни на шаг. А как появлялись танки, крепко цеплялся за мою руку и прятался за спину. Так вышло, что, взяв в плен немецкого солдата, я потом защищал его своей грудью.

Привожу его в разведуправление корпуса. Там сидит дежурным молодой лейтенант. А меня в полку предупредили, чтобы в штабе корпуса я обязательно взял расписку о приеме пленного. А то не засчитают… Стал я лейтенанту об этой расписке толковать. А он и слушать меня не хочет:

— Отведи к оврагу и расстреляй.

— Зачем, товарищ лейтенант? Ведь брали в поиске…

— А куда я его дену? У меня людей нет — некому пленных охранять.

— В таком случае, если вам не нужен контрольный пленный, я поведу его назад.

— Конечно, не нужен. Он — рядовой, а мы таких много уже допросили.

Но я знал, что в полку его тоже некуда деть, и стал упрашивать лейтенанта, рассказывать, с каким трудом брали его, как разведчики чуть не погибли в этом поиске… Наконец лейтенант молча подписал уже заготовленный бланк расписки в приемке пленного и повел немца куда-то во внутренние комнаты штаба. Что было с ним потом, я не знаю…

«22 марта Продолжаем прыследовать немцы бросают все машыны повозки з грузами и нам достаются хорошые трофеи ром всевозможна жратва нашы танкы с флангов обходят перерезают дорогу а по за дорогой грязь чорт сам не проедет и немцы бросают машыны пытаются убежать сами но здесь пехота тут как тут На одном прывале нам обявили тревогу в руже немецкие автоматчики шли в контратаку но оказалось они прышли здаватся человек 200 в этот день мы продвинулись 40 км»

— Как поступили с этими пленными?

— У нас в полку охранять их некому было, а при штабе танковой бригады для этих целей существовало специальное подразделение. Поэтому мы отправили пленных в штаб бригады. К тому времени в бригаде их было уже тысячи полторы. Из трофеев брали в основном еду или выпивку, в качестве игрушек — немецкие пистолеты. Когда попадалось барахло, складывали его в мешки, и — в машину. Бывало, столько натащим этих мешков, что в кузове самим места не оставалось. Тогда создавалась так называемая нейтральная комиссия, которая проверяла мешки и все, что «не нужно для войны», выбрасывала за борт. В этом случае оставались только одеяла, чтобы но: ью укрыться. А в Польше у нас много было перин, на которых хорошо спать и сидеть в дороге.

Но ничего такого, чтобы лично присвоить, тем более отправить домой — не брали. Даже в мыслях этого не было. В Польше, например, одеяла хорошо шли на самогон. Кстати, на самогон меняли и свои плащ-палатки. А зачем она нужна, если под дождем в ней за час промокаешь? Родимая солдатская шинель спасала нас и от холода и от дождя. Из машин забирали аккумуляторы и запчасти. Оставшееся растаскивали местные жители. Бывало, едешь по тылам через несколько дней после того, как здесь прошли наши войска, и видишь, что от машин почти ничего не осталось. Трофейное оружие тоже использовали. К примеру, много летало «мессершмиттов» с ярко нарисованными большими звездами, чтобы наши зенитчики их не сбивали. Мы применяли немецкие мины. Правда, они были 119-миллиметровые, но из наших 120-миллиметровых минометов ими можно было стрелять не прицельным огнем, а по площадям.