Скриба - [142]

Священнослужители, пришедшие на сексту, вошли в церковь святого Иоанна Златоуста, словно стадо покорных овечек. Возглавлял процессию Павел Диакон в четырехугольной фиолетовой шапочке, похожей на папскую. За ним в иерархическом порядке следовали разряженные, как павлины, духовные лица и мальчики из хора. Замыкали шествие простые верующие и зеваки, которым было любопытно поприсутствовать на службе, где будут возносить молитвы о возвращении девочек.

Вскоре в храме уже яблоку негде было упасть. Когда двери закрылись, Касиан, регент, заставил мальчиков немного распеться, затем, испросив разрешения у Павла, взмахнул руками, будто ангел – крыльями, и зазвучал чудесный григорианский напев. Присутствующие, в основном духовного звания, склонили головы, когда первый антифон превратился в целую симфонию небесных звуков, к которым, казалось, не остались равнодушны даже церковные камни. Послушные движениям Касиана голоса то взмывали под своды, то опускались вниз, оплетая колонны и перекликаясь, так что волосы шевелились от восторга. Музыка плыла, словно в медленном танце, и, подвластная лишь херувимам, представала то торжественным песнопением, то нежным перезвоном.

Вдруг один из голосов резко оборвался, и вслед за этим раздался крик ужаса. Остальные дети тоже замолчали, и присутствующие, обернувшись к хорам, увидели, как они отшатнулись, будто от прокаженного. Перед ними на полу хрипел и корчился в рвотных судорогах Корне. Алкуин поспешил к нему на помощь, но старый мастер уже умер.

Тело перенесли в ризницу, где Павел соборовал его в надежде вернуть к жизни, однако Корне остался недвижим. Алкуин не мог не отметить его обритую голову, седые волосы на лобке и исходивший от него запах ладана. Глаза мастера были выпучены, изо рта до сих пор сочилась белая пена. На правой ладони Алкуин обнаружил два укола.

Когда он сообщил Уилфреду о случившемся, тот как грыз куриную ногу, так и продолжал грызть ее. Бросив кость собакам, он скользнул по Алкуину равнодушным взглядом и утер рот рукавом. Монах добавил, что на правой руке покойного увидел змеиный укус.

– Пусть его не хоронят во внутреннем дворе собора, – только и произнес граф.

– Вы, наверное, не знаете, – не отступал Алкуин, – но в это время года змей не бывает.

– В Вюрцбурге полно змей, – ответил Уилфред и отвернулся.

Алкуин ничего не понимал. Он ведь упомянул не только то, что признаки смерти у Генсерика и Корне очень похожи, но и седые волосы, и лысую голову, а главное – что каждое утро после завтрака Корне сопровождал девочек на урок пения. Любой на его месте, даже будучи калекой, начал бы прыгать от радости, а Уилфред оставался совершенно бесстрастным, словно его судьба уже была ему известна. Как Алкуин ни доказывал, что скорее всего Корне и похитил близнецов, ему не удалось расшевелить графа, который простился с ним, даже не подняв головы.

Однако когда Алкуин обернулся, то заметил на глазах Уилфреда слезы.

По пути в свои покои он размышлял о непонятном поведении графа. По-видимому, его меланхолия объяснялась временным помрачением рассудка, вызванным пропажей дочерей, хотя ни на чем другом, кроме душевного состояния, умственное расстройство не отразилось. Это выглядело очень странно и заставляло предположить, что Уилфред вел себя так намеренно, поскольку заранее знал о связи, существующей между смертью Генсерика и Корне.

Чуть позже Алкуин наведался в помещение, которое занимал Корне, после пожара перебравшийся в крепость. Оно не сильно отличалось от его собственного: кровать, у окна – грубый стол и скамья, полки с инструментами для работы, несколько шкур и ведро для испражнений, куда он заглянул и тут же с отвращением отпрянул. Затем Алкуин наклонился и стал внимательно рассматривать пол, где вскоре и нашел нечто, похожее на бусинку от ожерелья. Однако, поднеся предмет к свету, он понял, что белый камешек с нарисованным на нем голубым кружком – никакая не бусинка, а кукольный глаз. С огорчением пришлось признать, что запах ладана навел его на ложный след.

Тогда Алкуин направился в скрипторий, где застал Терезу тоже в весьма странном состоянии. Обычно, работая над документом, она сначала переписывала текст на старый пергамент и лишь потом – начисто, поэтому получалось очень красиво, однако сегодня буквы выглядели так, словно она работала не пером, а кистью. Алкуин пожурил ее, хотя и понимал, что причина – не в лени или невнимательности, а во внутреннем состоянии девушки, и спросил, в чем дело.

– Это всё из-за Хооса, – наконец призналась она. – Не знаю, отчитали ли вы его, но с той ночи… – Тереза покраснела. – В общем, он переменился.

– Нет, я с ним не разговаривал. Что значит – переменился?

У девушки потекли слезы, и она сказала, что Хоос избегает ее. Сегодня утром они случайно столкнулись, и он был довольно груб.

– Я даже боялась, он меня ударит, – всхлипнула Тереза.

– Иногда мы, мужчины, ведем себя, мягко говоря, невежливо, – попытался Алкуин успокоить девушку. – Такова наша природа. Бывает, и спокойные выходят из себя, и воспитанные теряют рассудок, поддаваясь самым низменным побуждениям.