Скованный Прометей - [71]

Там Мелентий познакомился с Лисиппом. Тот, прежде чем стать ваятелем, тоже был литейщиком, потому это ремесло понимал хорошо.

По части ручной доводки отливок и сопряжения их Мелентий считался одним из лучших, мог далеко пойти и хорошо зарабатывать. Наградили его боги столь незаурядными способностями, что даже несколько лет, отданных наёмничеству, не убавили мастерства. Вот только увечье изрядно испортило его характер. Ежели кто, сбивая цену, начинал критиковать работу, выискивая явные и изобретая надуманные изъяны, Мелентий взрывался и обкладывал обидчика отборной бранью, лез в драку. Неудивительно, что его начали избегать. Дела со временем шли всё хуже и хуже.

— Домой идёшь? — спросил Лисипп.

— Да, купил вон полбы, — Мелентий приподнял амфору, которую тащил одной рукой, — только ею и питаюсь, не до разносолов стало…

— Позволь мне помочь тебе, друг, — предложил Лисипп, — я, знаешь ли, сейчас в достатке.

Мелентий внимательно посмотрел на приятеля.

— Спасибо, да только боюсь, брюхо моё огрубело, привыкло к одной варёной полбе и не снесёт изысканных яств. Да и проще надо быть.

— Ты стал последователем Диогена?

Мелентий усмехнулся.

— Не до такой степени. Собака Диоген выбросил миску, когда увидел мальчишку, что ел чечевичную похлёбку из куска выеденного хлеба. Мальчишка, дескать, превзошёл его в простоте жизни. А я с миской не распрощался и не собираюсь. И в пифосе жить что-то не тянет. Хотя, если подумать, возможно, аплокион, "истинный пёс", действительно познал наилучшую жизнь.

— Давай хоть помогу донести твою полбу, — предложил Лисипп.

Он отобрал у одноногого амфору, не слушая возражений.

— Но ты с Диогеном, похоже, согласен, что счастье в простоте?

— Вот ты, Лисипп, нацепил дорогой гиматий, а стал от этого счастливее?

— Благодаря новому гиматию вряд ли, — усмехнулся скульптор, — я счастлив от другого.

— Радует всеобщее восхищение?

— И это тоже, что лукавить.

— Боги не любят гордецов. Чем выше взлетишь, тем больнее падать.

Лисипп покосился на него, но ничего не сказал.

Они свернули на Панафинейскую улицу и шли вдоль длинной стои[70] напротив храма Урании. Здесь почти постоянно толклись молодые люди. На стене стои писали предложения гетерам о свиданиях, а те, в случае благосклонности подписывали время и место. Рядом стоял столик трапедзита, который рад был ссудить денег не слишком состоятельному охотнику до плотских радостей. Чуть поодаль располагался диктерион с весёлыми дамами подешевле гетер.

— Вот ты говоришь, дескать Фрина добродетельна, — сказал Мелентий, — а эти тоже?

Он ткнул пальцем в сторону толпы страждущих.

Лисипп пожал плечами.

— И даже не сказать, кто отвратнее, — проворчал Мелентий, кивнув на трапедзита. — Срамные времена настали. Как есть срамные. Одни тебя норовят раздеть до нитки, причём во всех смыслах. Другие дерьмо под видом мёда льют в уши, выставляют себя спасителями Отечества. Вон, воинский набор объявили. Воевать будем. За какой-то кусок говна на севере, который почему-то очень нужен Демосфену. Дураки и рады глотки драть. Война, война! На Пниксе-то уже всех победили и не по разу. Вот поверь, как дойдёт до того, что надо не соседу, а тебе самому месяц-другой задницу пообтереть о скамью, а то и копьё в печень поймать, сразу половина экклесии — кривые, убогие и ссутся.

— Я не гражданин Афин, — сказал Лисипп, — но, если хочешь знать, поддерживаю Фокиона. С Филиппом надо дружить, а не воевать. Мне иногда кажется. что он о благоденствии Эллады печётся больше, чем сами эллины.

Мелентий невесело усмехнулся.

— Вот-вот. Все о процветании Эллады пекутся. И чужеземный царь-полуварвар, и доморощенные благодетели. Только о народе и думают на симпосионах с этими твоими стыдливыми и добродетельными трималтидами[71].

— Ты прямо как спартанец заговорил. Вот бы, как там, да? Чтобы мужи суровы, честны и благородны, а жёны добродетельны?

Мелентий фыркнул.

— Ты сам-то понял, что сказал? Эти высокомерные злобные выродки, которые только и могут, что гадить всем по мелочи за персидское золото — благородные и честные мужи?

— Нет, конечно, — усмехнулся Лисипп, — но они в это всё ещё верят. Или делают вид, что верят.

Некоторое время шли в молчании. Нарушил его скульптор.

— А знаешь, я тут недавно слышал одну прелюбопытную речь. Какой-то этолиец и с ним рыжебородый варвар у Мелитских ворот несколько дней уже рассказывают про какого-то нового бога на Крите. Хороший, мол бог, справедливый. И прост на удивление. Ни тебе храмов, ни жрецов. Даже жертв не требует. Всего-то и надо ему — пять молитв в день, пост раз в год, в священный месяц, да милостыня обездоленным и страждущим.

— Милостыня страждущим? — удивился Мелентий.

— Ага. Ну и главное, говорят они, будто этот бог единственный, а других никаких и нет. И чтобы их веру принять, надо это сказать при свидетелях. Отказаться от других богов.

— И что?

— И всё. Помогать этот бог тебе будет. Мол, ты на праведный путь встал.

— Прям помогать? — скептически хмыкнул Мелентий.

— Ну да. Бог это каких-то варваров. Пришли неведомо откуда в силах малых и сходу Фаласарну взяли. Побили несть числа тамошних пиратов, а вчера я слышал, уже и Полириния перед ними врата распахнула. Рассказывают, будто в руках у них молнии, а сами в железе с головы до ног.