Скованный Прометей - [44]

В том, что вернуться невозможно, Каэтани не был уверен. Беседа с Бои навела его на одну мысль… Но проверять её он не собирался, хотя в глубине души и сознавал, что тем самым переступает некую незримую черту, за которой Онорато Каэтани, тот, кого знала Агнесина, перестанет существовать и появится, а может быть уже появился кто-то иной с таким же именем.

Его слушали молча. Никто не перебивал, никто не перечил. Каэтани даже испугался, не перестарался ли. Предложил господам капитанам обдумать его слова. И сразу же понял, что допустил ошибку. Дал слабину. Взгляды обратились на Хуана Васкеса. Вот, кто тут на самом деле главный.

Но на счастье Каэтани, де Коронадо в оппозицию становиться не желал. По крайней мере, подобных мыслей, если они и были, не обнаруживал.

— Я полагаю, сеньоры, мы должны собственными глазами увидеть то, о чём рассказывал дон Онорато, — невозмутимо сказал де Коронадо, — а пока нам следует принять его план.

Далее Каэтани предложил освободить гребцов.

— Я сам слышал, что принц намеревался так поступить после сражения[47]. Мы все сидим в одной лодке, сеньоры. Лучше будет, если каждый станет работать не за страх, а за совесть.

Это предложение вызвало бурное обсуждение. Поспорив и подумав, капитаны согласились, что братьев во Христе следует освободить, а туркам предложить креститься и тоже освободить, если согласятся. "Турками" на галерах называли не только мусульман (арабов и, собственно, турок), но и православных славян. В отношении последних, а также морисков мнения сильно разделились.

— Это же еретики-схизматики! А мориски — проклятые лицемеры!

— Кстати, насчёт еретиков, — Каэтани напомнил всем, что дон Хуан в Генуе принял на службу немало немцев.

— Среди них запросто могли быть еретики-лютеране. Никто не проверял.

— А зря, — мрачно заявил Франсиско Переа, — вы уже убедились, ваша светлость, что грязным колбасникам нельзя доверять.

— Это тирольцы, они все — добрые католики, — возразил отец Себастьян.

— Так уж и все… — фыркнул Переа.

— Сеньоры, мы отвлеклись на малозначимое! — повысил голос Каэтани.

— Это вопросы веры, сын мой, — недовольно проворчал капеллан, — для доброго католика ничто не может быть более значимо, чем они.

— Хорошо, отец Себастьян, рассудите вы, как поступить с морисками, славянами и агарянами.

Священник пожевал губами, посмотрел на де Коронадо и с явным неудовольствием признал, что в сложившейся ситуации лучше пусть будет лишних три тысячи Христовых воинов, чем не будет. Даже если это не совсем правильные христиане. А брат Гвидо, капеллан-францисканец с "Журавля", горячо пообещал лично переговорить с каждой заблудшей душой, чем успокоил сомнения отца Себастьяна.

Последним аргументом стал намёк Каэтани, что гребцов можно будет набрать из местных, премудрость сия тут в ходу. А вот три тысячи воинов, из которых многие знают, с какого конца нужно браться за аркебузу — это большое подспорье.

На венецианских галерах загребными служили вольнонаёмные, и, кстати, почти все — греки и славяне. А на "Маддалене" Луиджи Бальби и "Донне" Джованни Бембо вообще не было ни одного невольника. Агарян насчитали сотни две.

Каэтани вернулся к главному предмету обсуждения — куда податься. Он всматривался в лица капитанов, пытаясь разглядеть, все ли согласны с его предложением. Не затаил ли кто иных мыслей. Всматривался, но так ничего и не увидел. Некоторые капитаны продолжали перешёптываться, никак не отпускала их перспектива освобождения рабов. Большинство молчали, сидели с непроницаемыми лицами. Бальби мрачно разглядывал эфес своей скьявоны, а Людовико да Порто слегка морщился, поглаживая раненную ногу. Диего де Медрано высказался, что его светлость предлагает купить кота в мешке, но на просьбу герцога предложить иной план ничего не ответил.

— Стало быть, на том и порешим, — удовлетворённо заявил Каэтани.

Когда же решение совета объявили солдатам, те и вовсе отреагировали вяло. Наше дело телячье. Куда отцы-командиры пошлют, туда и пойдём. Хоть к чёрту на рога. Это, судари мои, испанская пехота.

Далее герцог, Хуан Васкес и Мартин де Чир составили план дальнейших действий, галеры вышли в море и взяли курс на Морею. То есть, на Пелопоннес.

Ветер дул противный, шли на вёслах, очень медленно, разделив гребцов на три смены. Вышли на рассвете, а в сумерках миновали Закинф. К берегу на ночь не приставали. К утру достигли острова Сфактерия, что возле Пилоса. Тут-то герцога ждал ещё один неприятный сюрприз.

— Ваша светлость, "Маддалена" исчезла!

Галеры сбились в кучу, подождали отставших, пересчитались. Действительно, не хватало венецианской "Маддалены" Луиджи Бальби.

— Отстал и заблудился? — предположил Каэтани.

— Луиджи? — переспросил де Чир, — ясной ночью, когда все звёзды, как на ладони? Кто угодно, только не Луиджи.

Онорато помрачнел. И не он один. На лице де Коронадо мысли герцога отражались, как в зеркале.

Луиджи не поверил. Сначала делла Ровере, теперь вот он. Кто следующий?

— Да уж… — брезгливо протянул Империале, оглядывая закопчённые стены питейного заведения, кое пришельцы определили, как наиболее "респектабельное" просто за его размеры.