Скоропостижка. Судебно-медицинские опыты, вскрытия, расследования и прочие истории о том, что происходит с нами после смерти - [51]

Санитары на приемке фотографируют теперь трупы с разных ракурсов, берут разные планы – крупный, общий, на секционном столе, перед выдачей. Родственникам объясняешь, что на голове секционный разрез, череп распилен, но крыша установлена обратно, на место, разрез ушит.

Я, честно признаюсь, не люблю делать фотографии. Это отнимает много времени: на препаровочном столике, куда выкладывают извлеченные внутренние органы для исследования, нужно освободить место, протереть этот столик от крови и всяческих выделений, подложить чистую сухую белую ветошь, промокнуть нужный для фотографии орган, чтобы в процессе на ветоши не расплывались безобразные кровавые пятна. Никаких приспособлений, чтобы делать фотографии с разных ракурсов, у нас нет. По приказу 346н в штате должен быть лаборант-фотограф и куча сменной пленочной, не цифровой оптики, которые отсутствуют. Тем не менее я тоже вынуждена подчиняться общим правилам и снимать свои секционные находки, чтобы потом предъявить врачам неоспоримые, как они считают, доказательства. Я по старинке считаю, что неоспоримыми доказательствами являются слова, написанные судебно-медицинским экспертом в своем заключении, иначе весь процесс теряет смысл.

Неверие в экспертные слова может завести нас очень далеко. Например, задумаемся в очередной раз, а от того ли трупа фотографии? В фотошопе можно нарисовать любой номер, закрасить что хочешь. И пока судебная, но не медицинская, а криминалистическая экспертиза установит, что с фотографиями производили всякие манипуляции, нужный эффект будет достигнут. Да и будут ли разбираться с фотографиями? Для этого нужно постановление следователя, то есть возбуждение дела, что, как вы понимаете, история на другом уровне.

Подлог цифровых фотографий и недоверие словам эксперта может завести еще дальше. Давайте сделаем, например, индивидуальные экспертные гистологические архивы, откуда в нужный момент можно доставать фрагменты органов с требующейся патологией или необходимой тканевой реакцией на повреждения. Вот попалась нам сегодня острая коронарная смерть с во-о-о-о-т таким вот длинным тромбом – прекрасная причина смерти, которая устраивает и начальство, и Департамент здравоохранения, – нарежем того тромба побольше, в следующий раз пригодится. О, а вот здесь у нас больной с черепно-мозговой травмой, пролежал в больнице неделю – прекрасно! То, что нужно! Нарежем мягких тканей для маркировок из зоны повреждений про запас, а в какой-нибудь следующий раз у нас будет требуемая давность травмы. И такие рационализаторские предложения можно продолжать и выдумывать на ходу. Можно, например, хранить кровь с нужными результатами химического исследования.

Как восстанавливать презумпцию доверия экспертам, я не знаю. Я не понимаю, куда и почему она пропала. Неужели те самые молодые, натасканные на приказах, распоряжениях, бесконечных фотографиях, в своих текстах пишут какие-то неправильные слова, не соответствующие их же изображениям? Не знаю и не берусь судить. Знаю дикие истории, была свидетелем использования фотографий в извращенных целях.

Фотографии отнимают много времени: на препаровочном столике нужно освободить место, протереть его от крови и всяческих выделений, подложить чистую сухую белую ветошь, промокнуть нужный для фотографии орган, чтобы в процессе на ветоши не расплывались безобразные кровавые пятна.

Молодые эксперты, воспитанные на принципах работы в правовом поле, поклонения санэпидрежиму и всевозможным приказам (мои слова не означают, что санэпидрежим, правовое поле и законы и приказы суть мировое зло, я выступаю за ответственное отношение и осмысленное использование), ощущают себя вершителями судеб, судьями и палачами. Проявляется это в детском желании прищучить всех врачей, понаставить расхождений и строго всем указать, что лечить не умеют. Даже не то что лечить не умеют, а что не умеют составлять рубрифицированные диагнозы, как требуют того ВОЗ, МКБ-10 (Международная классификация болезней десятого пересмотра, утвержденная Всемирной организацией здравоохранения) и наши отечественные правила формулировки. Эти всезнающие эксперты (году на втором работы, по себе помню, приходит четкое понимание, что ты абсолютно все знаешь и можешь) как раз делают очень много снимков, маркируют их, а потом – кусочки органов соответственно снимкам и направляют на гистологию. Проделывают такое, например, с туберкулезом и до хрипоты потом бодаются с тубдиспансером.

Я не покрываю врачей, главное – определиться сразу, что ты хочешь доказать и можно ли это объективно сделать. Как учили меня, если врачи допустили ошибку и ты это точно знаешь, жми, дави, выступай, но будь уверена в своем заключении. И сделай несколько снимков, запаси туз в рукаве.

Фотография есть некая иллюстрация к словам, к описанию повреждений или патологических изменений, снимок нельзя воспринимать как модель, поскольку он представляет собой изображение плоскостное, а тело человека имеет форму и объем. Когда я, например, измеряю размеры повреждений, часто использую не только линейку, но и сантиметр, потому что у линейки нет нужной гибкости. По правилам судебно-медицинской фотографии на изображении должна присутствовать масштабная линейка, чтобы можно было ориентироваться в размерах. Лично знаю экспертов, которые по фотографиям, ориентируясь на масштабную линейку на снимке, перемеряли, перепроверяли размеры ссадин и кровоподтеков, пытались определить калибр извлеченной из трупа пули. Наверное, к сожалению, я сама отчасти ответила на вопрос, откуда растет недоверие к экспертам.