Скоропостижка. Судебно-медицинские опыты, вскрытия, расследования и прочие истории о том, что происходит с нами после смерти - [16]

Проверить свои догадки сразу же у секционного стола я не могла, не смогла и потом, ценность их была в том, что я наконец-то уложила в единую правдоподобную картину морфологию повреждений. Все раны были с дополнительными разрезами, которые образуются при упоре на лезвие, например, при извлечении клинка. Девочка выворачивалась, закрывалась, почему-то не убежала, а убийца то ли играл, то ли был в состоянии аффекта. Умерла она от кровопотери из всех ран, самой серьезной была рана шеи с повреждением щитовидной железы и сосудов, ее кровоснабжающих. Что там произошло на самом деле, узнать не получилось: мой второй труп в понедельник, мальчик с множественными резаными ранами, оказался тем самым убийцей.

Его нашли недалеко от стадиона, в заброшенном здании. Вся упаковка лезвий для опасных бритв была использована. Обе руки и шея – области, как говорят судебно-медицинские эксперты, доступные для нанесения повреждений собственной рукой, – превратились в огромные раны, даже не раны, а сплошные раневые поверхности, по краям которых кожа свисала лоскутами, мышцы изрезаны на отдельные пучки и волокна, бахромой торчали сухожилия.

Самая большая трудность в таких вскрытиях – найти поврежденные более или менее крупные сосуды, подтвердить объем кровопотери. Сосуды сокращаются, и концы перерезанных полностью артерий или вен в поврежденных тканях обнаружить сложно, они «поднимаются» и «опускаются» выше и ниже ранений.

У моей девочки я насчитала двадцать восемь ран, все разные. Разной длины, разной формы: дугообразные, в разных направлениях, в виде тупых углов разной величины, открытых в разные стороны, с разными длинами ветвей, в виде ломаных и волнообразных линий.

Эксперты пользуются разными методами и приемами. Послойно сепарируют мягкие ткани, делают разрезы выше или ниже повреждений, находят там сохранившиеся участки сосудов, заводят в них зонды и по зондам ищут перерезанные концы – работа, которая приносит профессиональное удовлетворение. Поврежденные сосуды шеи и верхних конечностей я тоже нашла в тот раз. Что случилось на стадионе, никто так и не узнал. Свидетелей не было, камер тоже не оказалось.

Бабушки

Старость бывает разной: в преподавании до девяноста лет, в страстной работе, в доме престарелых и хосписе или психоневрологическом интернате, в родной семье с детьми и внуками, в глухом одиночестве, в путешествиях или последней старческой любви. Старость чаще некрасива, это правда. Неопрятна и забывчива, дурно пахнет, сквернословит и костерит всех почем зря, просто от собственного старческого бессилия. Смерть в старости тоже чаще некрасива. Редко у экспертов на столах встречаются опрятные бабушки – божьи одуванчики, это скорее удел патологоанатомов, домашняя тихая смерть в окружении родственников. Одиноко проживающие, высохшие, истощенные, лежачие, в пролежнях, немытые, со свалявшимися колтунами в волосах, ногтями, завернувшимися в причудливые фигуры, в рванье, со складками жира, в которых кожа мацерирована, в корках и свежих трещинах, на слоновьих ногах, на которых ходить нельзя, забытые всеми – это наш случай. Трупы остаются невостребованными, никто не приходит за справками, никто не приходит хоронить. В таких случаях работает стандартная процедура – захоронение за государственный счет. Регистратор направляет запрос в соответствующий ОМВД, на территории которого обнаружен труп, отдел выписывает разрешение на захоронение. Трупы вывозят в специальных черных пакетах, гербовые свидетельства о смерти хранятся в трупохранилищах.

Нельзя останавливаться, тормозить, рефлексировать. Профессионализм эксперта. Поэтому нельзя помнить обо всех этих бабушках и дедушках, забытых или умерших в любви, но все равно таких жалких, маленьких, немощных. Конечно, все равно многих вспоминаешь. За интересными и красивыми диагнозами незаметно, но настойчиво топорщатся судьбы, выхваченные случайно, по кусочкам, и возвращаются иногда, цепляются друг за друга.

Из своих бесконечных бабушек помню двух. Одна как раз такая, забытая. Одинокая, неухоженная, в грязной трикотажной майке, в залатанной красной шерстяной юбке на резинке, две или три пары носков. Волосы скатались, в глазах желтые корки, сама худая, руки и ноги тонкие, пергаментные, складки подсохли, потемнели, стали тусклой бронзой, беззубый рот высох полуоткрытым. Такие бабушки живут долго, судебно-медицинский диагноз с перечнем всех их болезней занимает две трети листа А4, правда, болезни их зачастую не так ярко выражены, как можно ожидать. Морфологическая картина скудная, и каждый раз сомневаешься, от чего же бабушка умерла в итоге – от сердца или, скажем, от головы? И каждый раз думаешь, что на самом деле это не имеет никакого значения. Диагноз той забытой я тоже не помню. Помню, как старалась не думать о ее одиночестве, не смотреть. Какие-то желтые крупинки во рту, комьями в пищеводе – мало ли что ела. Желудок большой, наполненный. Сердечники так часто умирают, с переполненным желудком. На желудке я и сломалась. Он был забит пшенкой. Но не кашей, а сырой крупой. Крупа в углах рта, в волосах немного. Она ее даже не сварила.