Скоропостижка. Судебно-медицинские опыты, вскрытия, расследования и прочие истории о том, что происходит с нами после смерти - [14]

Работа эксперта – это качели по принципу то густо, то пусто. И главная особенность, необходимая для выживания в нашей профессии, – адаптивность к пиковым нагрузкам. В секционном зале эксперт проводит исследование трупа, которое под диктовку фиксирует лаборант: сейчас на компьютере, с возможностью скакать по тексту, открывать сразу несколько окон, бесконечно исправлять и дополнять и возвращаться к написанному, недавно – на печатных машинках. То, что эксперт диктует, и то, что получается в конце, называется Актом или Заключением (не будем вдаваться в юридические тонкости) судебно-медицинского исследования трупа. Конечный продукт, помимо всего увиденного и продиктованного в секционном зале, включает еще результаты лабораторных исследований, диагноз и выводы – мотивированное заключение эксперта о причине смерти. Поэтому в секционном зале работа эксперта не заканчивается. Он до вечера сидит в кабинете и ожесточенно долбит по клавишам. При этом приходится много думать и тщательно подбирать выражения и слова, которые он напишет в заключении, потому что «все сказанное может быть использовано против вас».

Главная особенность, необходимая для выживания в нашей профессии, – адаптивность к пиковым нагрузкам. В секционном зале эксперт проводит исследование трупа, затем до вечера сидит в кабинете и ожесточенно долбит по клавишам, подбирая слова для заключения.

Главная проблема нашей работы заключается в том, что экспертиза находится на стыке двух автономных, но взаимодействующих жестких систем со своими правилами, законами и порядками – на стыке медицины и юриспруденции. Экспертиза называется судебно-медицинской, но относимся мы к Министерству здравоохранения, находимся у них в подчинении, из их кормушки выделяют наш бюджет. Однако работают судебно-медицинские эксперты по постановлению или направлению органов следствия и дознания, сотрудников полиции или по определениям суда. Никакой врач, даже министерский чиновник, не может направить на судебно-медицинскую экспертизу труп или живое лицо (как говорят, снять побои). Мы не носим погоны, но работаем по Уголовно-процессуальному и Уголовному кодексам Российской Федерации. Кроме УК и УПК, есть еще федеральные околомедицинские законы, приказы Министерства здравоохранения, внутренние распоряжения, регулирующие нашу деятельность. Вот и получается, что акты судебно-медицинского исследования трупов должны соответствовать нескольким взаимоисключающим требованиям. С одной стороны, мы врачи и пользуемся всей медицинской терминологией, с другой – заключение эксперта пишется для органов следствия и дознания и должно быть понятно именно заказчику. Коллизия серьезная и мучительная.

Какому-нибудь участковому Иванову, который получает акт судебно-медицинского исследования трупа бабушки девяноста двух лет, важно понять в первую очередь, убили ли бабушку, не дай бог, или, может быть, опоили тем самым клозапином (лепонексом), который сменил клофелин, а перед тем аккуратно подписали с бабушкой договор ренты, или просто давно живет одна, не нужна никому и вот скончалась от болячек и старости. Ему глубоко плевать, от чего, по сути, умерла бабушка, если никто не покусился на ее жизнь. И были золотые времена, еще лет тридцать назад, сама я их уже не застала, когда эксперты писали в заключениях, что смерть гражданина такого-то не насильственная, наступила от сердечно-сосудистой недостаточности, а уж причина этой самой недостаточности не установлена. Времена золотые прошли. И участковые Ивановы ломают теперь головы над выводами типа «Смерть гр-на такого-то, шестидесяти лет, наступила от понтинного миелинолиза[7]», или «от миастении[8] с бульбарными нарушениями», хотя далеко не все врачи вспомнят, что это такое, а эксперты все дольше сидят на работе и корпят над буковками.

Любовь

Как-то в понедельник я получила на вскрытие два трупа. Оба с колото-резаными ранениями, оба молодые, мальчик и девочка, как сказал мне заведующий. Две-три насильственных смерти подряд вскрывать тяжело, но заведующий меня успокоил. Несколько ран у девочки, а мальчик вообще самоубийца с изрезанными руками.

У судмедэкспертов труп с одним, двумя-пятью, до десяти, колото-резаными ранениями считается лучше, чем скоропостижный мужчина средних лет с острым сердечным приступом. У таких мужчин патология, как правило, достаточно проступает, чтобы не очень ломать голову, но не запущена окончательно, писать много не нужно. Так и с колрезом, по крайней мере, все понятно с причиной смерти, а при скоропостижной смерти от заболевания еще нужно разбираться. Поэтому я не очень переживала в тот понедельник. Но те два вскрытия растянулись в итоге на два дня.

Дело было летом. Девочка, шестнадцати лет, найдена в кустах около стадиона. Клетчатая рубашка, майка, внизу почему-то только капроновые колготки и трусы, ни брюк или юбки, ни обуви. Вся в крови, по следам крови и не проследишь особо, откуда куда текло, где брызги, а где капли, помарки – хаотичные, смазанные, подсохшие отпечатки. Белые волосы, натуральная блондинка, ссохлись от крови.

Все особенности и повреждения на трупе описываются по принятому в судебной медицине плану, фиксируются на схемах и фотографиях. В случае с колото-резаными повреждениями эксперт по морфологическим особенностям ран на коже должен установить основные характеристики орудия, выявить его особенности, если есть, и определить, одним ли ножом наносились ранения.