Скоро пойдет снег - [6]

Мама высказала желание купить что-нибудь для детей моей сестры, поэтому на следующий день мы пошли в большой универмаг, где пробыли довольно долго. В детской секции мама долго выбирала между серой и синей рубашками, между большими и маленькими рюкзачками. Все выбранное она демонстрировала мне, словно я была зеркалом, и непременно интересовалась моим мнением. Я сказала, что мне понравились синяя рубашка и большой рюкзак, хотя при этом прекрасно понимала, что невозможно предсказать реакцию детей моей сестры, поскольку сегодня им нравится одно, а завтра – совсем другое. По каким законам происходят эти изменения – неведомо. Драгоценное и жизненно важное на этой неделе на следующей могло быть брошено и забыто, а то, чем они пренебрегли давным-давно, вдруг опять переходило в разряд любимого. Продавец красиво упаковал наши покупки в цветастую папиросную бумагу, перевязав пакеты ленточками. По-моему, мама осталась довольна, правда, я подумала, что у моих племянников и племянниц вряд ли хватит терпения разворачивать их слой за слоем. Они просто порвут все в клочья.

Накануне вечером мы шли по улочкам, изгибающимся вдоль железнодорожной линии. Темнота стояла, словно в густом подлеске. Но время от времени нам попадались открытые магазины, как правило, ярко освещенные. По мере приближения к ним, мне казалось, что я издали вижу маленький домик в долине. У входов стояли велосипеды, а на деревянных шестах висели бумажные фонарики. Я вспомнила, что по пути есть хороший книжный магазин, открытый допоздна, и предложила маме зайти. Мы с Лори бывали там. Его отец был скульптором; именно благодаря Лори я приобщилась к искусству, хотя по сравнению с ним я почти ничего не знала. Зайдя в этот магазин впервые, мы поразились прекрасной подборке букинистических книг об искусстве как на английском, так и на японском языках. Я без труда узнала здание и толкнула дверь, пробудив маленький нежный колокольчик. Внутри было тихо и спокойно, как в библиотеке. Играла какая-то фортепианная музыка, и через некоторое время я даже узнала несколько тактов. Это была та самая песня, которую я слышала в студенческие годы, прогуливаясь однажды вечером по университетской музыкальной школе, в один из тех странных моментов, когда музыкальный фрагмент может показаться особенно красивым. На прилавке магазина стоял шар-светильник из молочного стекла, свет от него походил на свет большой свечи. Я прошлась вдоль полок, глядя на названия. В разделе, посвященном живописи, я приметила большой альбом с пейзажами, теми самыми, которые я помнила еще по университету. Тогда мне казалось, что это в лучшем случае наброски, акварельные или выполненные пастельными мелками работы. В памяти остались размытые воспоминания о горах, морском берегу, дорогах и озерах, но выполнены они были в манере сновидений. Я еще тогда удивилась: мне показалось, что художник работал пальцами вместо кисти, а потом опускал листы в воду, так что от изображения оставались только размытые пятна. Много позже я узнала, что художник прославился другими, намного более известными, картинами с танцовщицами или купальщицами. А еще я узнала, что свои картины он писал не только красками, но в сочетании с монотипией, литографией или гуашью, иногда оставляя проступающую сквозь краски бумажную фактуру, и это придавало его картинам удивительное очарование, словно автор видел сюжеты из окна мчащегося поезда[1]. Я позвала маму, хотела рассказать ей подробнее о манере этого художника, чтобы она не впала в ту же ошибку, которую сделала я в юности. Я нашла другие книги и показала ей несколько работ, восхищавших меня. Мне казалось, что они и ей должны понравиться. Среди репродукций были и скульптуры, и резьба по дереву и кости; они, по моим представлениям, передавали самую суть жизни, рождения, надежды или отчаяния. Я рассказывала маме о замыслах художника, об историческом контексте, наконец, об обстоятельствах создания той или иной работы. Но когда я спросила, не хочет ли она купить что-нибудь из этого, она довольно холодно заметила, что не видит в этом необходимости, да к тому же не знает, что выбрать. Я удивилась и попробовала объяснить, что выбрать можно что угодно, лишь бы оно нравилось. Мама подумала и указала на один из альбомов; причем мне показалось, что выбор ее был совершенно случаен. Она даже ни разу не потянулась к полкам, а имя автора выбранного альбома произнесла с вопросительной интонацией, будто не была уверена в правильности своего решения. В конце концов я выбрала для нее небольшой сборник по истории искусства одного английского исследователя. Женщина за прилавком была на вид моей ровесницей. Она довольно живо поинтересовалась, почему я выбрала именно эту книгу, а потом осторожно спросила, кто я и откуда. Я объяснила, что мы с мамой путешествуем по Японии, коротко ответив, откуда мы. Мы еще немного поговорили о том художнике, и она рассказала, что училась в Лондоне и уже успела побывать в Марокко и Бутане. Она пожелала нам всего наилучшего и вручила книгу в пакете, аккуратно перевязанном красной ленточкой. Я взяла ее и торжественно вручила маме. Выйдя из магазина, мы сели на поезд и отправились в один из центральных деловых районов города, в галерею, расположенную на предпоследнем этаже пятидесятичетырехэтажной башни. Здание из стали и стекла построили на холме, а его серо-зеленый зеркальный экстерьер, по замыслу архитектора, должен был напоминать самурайский доспех. Сверху открывался завораживающий вид на весь Токио. Отраженный в стекле, город не походил на себя. Иногда он казался лунным пейзажем, иногда, ловя отблески лиловых огней, становился будто припорошенным снегом.