Скоро пойдет снег - [19]

День кончился. В воде отражались окна – два светлых вытянутых квадрата. Я вспомнила свои занятия в бассейне, еще в студенческую пору, когда была худой и высокой. Подумала о матери, которая так и не научилась плавать, о Лори, о байдарках на вулканическом озере, возле которого он вырос.

В этом году мы с Лори купили маленький домик и переехали на берег залива. Первая зима запомнилась короткими днями, сильнейшими ветрами и общей новизной ощущений. Иногда мне представлялось, что мы два альпиниста, только что поднявшиеся на плато, уставшие и обрадованные тем, что наконец-то нашли место для отдыха. Я вспоминала, как утром, в полусне, прислушивалась к сборам Лори на работу: вот шумит душ, кофеварка на плите, запахло кофе, ботинки простучали по деревянному полу. Приходила кошка. Сначала я слышала легкое постукивание лап по полу, потом она забиралась мне на грудь и мурчала так громко, что звук отдавался даже у меня в горле. Жилье нам нравилось. Окна гостиной смотрели на залив. Можно было открыть стеклянную дверь с белыми квадратами на лицевой стороне, выцветшими и местами облупившимися, и смотреть на море. В первые несколько месяцев оно представало серым, словно в редкий моросящий дождь, или голубым, как край синей чашки. Из комнаты в комнату можно было пройти по кругу: из гостиной на кухню, потом в коридор, а затем в спальню. Из любой комнаты открывалось следующее пространство, как на картине, где человек смотрит в зеркало, глядя на что-то невидимое зрителю. Больше всего мне нравилось бродить по дому босиком, когда не надо никуда идти. Выцветший, синий, как русский голубой кот, ковер на лестнице напоминал сложенную бумагу. На кухне скрипели половицы, мягкие, теплые. Я ходила из комнаты в комнату, прибираясь на ходу. На полу лежали книги, некоторые так и оставались открытыми, газеты, наши куртки и другая одежда, через спинки стульев перекинуты одеяла. Я собирала чашки и тарелки, относила на кухню, мыла, поглядывая на садик, заросший сорняками. Брала тряпку и протирала стол, полки, переставляя камни, которые Лори однажды притащил с горы, один из них в профиль напоминал человеческий нос; Лори подобрал его и так и нес с собой, пока мы карабкались по валунам и пробирались вдоль реки, держась за канаты. То и дело обнаруживалось что-то новенькое: то апельсин, начинавший портиться в вазе с фруктами, старый список покупок на клочке бумаги. Однажды мы сорвали с незнакомого куста огромный кожистый стручок, принесли домой и положили в самое теплое место. Однажды утром он открылся, явив неожиданно большое семечко, примерно с косточку авокадо.

Как-то раз отключился свет, и мы откопали налобный фонарик и несколько свечей в одной из все еще не распакованных коробок с вещами. Снаружи бушевал шторм, а мы ходили по дому, расставляя их по комнатам. Когда я зажгла пару на кухне, какое-то время в воздухе пахло праздничным тортом. Помню, что приготовила простой ужин, снимая кожицу с томатов, едва различимых в полутьме, скорее на ощупь. Лори включил проигрыватель и принялся невероятно медленно танцевать перед кошкой, пристально наблюдавшей за ним со своей подушечки на полу. Мы с трудом могли разглядеть еду на столе, различая лишь очертания овощей в мисках. Я убрала белье с улицы, развесив его на вешалке, лестнице, стеклянной двери. Было слышно, как снаружи дует сильный ветер, но дома все было спокойно. Мы ужинали, а я думала, что нечто совершенно обыкновенное способно делать нас счастливыми.

В апреле мы поехали навестить отца Лори. Сначала летели на север, уже на месте взяли напрокат небольшую ярко-желтую машинку и несколько часов ехали. Кончался сезон дождей. Вокруг полно пышной зелени. Я смотрела на дорогу, проложенную среди невысоких холмов под хмурым небом, и мне нравился пейзаж, в котором вырос Лори, наверное, он до сих пор оставался его частью. Я знала, что Лори одновременно и рад и не рад вернуться сюда. Он уехал подростком, и теперь смотрел по сторонам взглядом мальчишки, что-то узнавая, а что-то нет. А мне словно открылась некая глубоко личная сторона его натуры, а ключом, открывшим ее, стали эти давно покинутые им холмы. По дороге мы остановились, поменялись местами, и Лори сфотографировал меня рядом с ярко-желтой машиной на фоне поля зеленого сахарного тростника. Мы поехали дальше, и он показывал мне то свою старую школу, то дом его приятеля, то дорожки, по которым они бегали в детстве. Возле большого идеально круглого озера мы остановились. Лори сказал, что это древний кратер, и никто не знает, какая здесь глубина. Подростком он много раз переплывал его, а однажды взял байдарку у знакомого, прихватил палатку, и они со своей первой девушкой разбили лагерь на другом берегу.

Отец Лори владел большим земельным участком. Большую часть дома хозяин строил сам. Так появилась и гостевая комната, в которой мы обосновались, и большая деревянная терраса. Неподалеку стояла клетка с морскими свинками. По скошенной траве важно расхаживал петух и по утрам часто орал истошным голосом. Лори уехал отсюда давно, но прекрасно ориентировался в доме по детским воспоминаниям. Переходил из комнаты в комнату, брал в руки знакомые вещи, помнил все картины на стенах. В доме ничего не менялось, все оставалось на тех же местах, как при нем. В чулане отыскал коробку из-под обуви, наполненную старыми фотографиями. Тут же стал показывать мне, как он с приятелями отмечал свой пятый день рождения. Отец построил для ребят подобие пиратского корабля, мальчишки оделись соответствующе и облепили борта, а корабль простоял в саду еще много лет. Отец Лори сварил нам кофе, угощал зелеными фруктами с ореховым вкусом и консистенцией заварного крема и все говорил и говорил о старом доме, о братьях и сестрах Лори, о своей работе. Пообещал показать ангар, где стоял легкий самолет на ходу. Сказал, что если у нас будет желание и погода будет благоприятной, он нас обязательно прокатит.