Скопин-Шуйский - [51]
Не раз потом святитель Гермоген станет памятью возвращаться к казанским событиям двадцатилетней давности, наблюдая, как убежденность и стояние в истине одних будут спасать от сомнения, неправды и «суемудрия» всех остальных. И сам он станет «адамантом твердым», как скажет о нем современник, на который смогут опереться многие растерявшиеся и усомнившиеся в способности страны избавиться от «безначалия греховного».
Когда в Москве объявился Лжедмитрий I и началось волнение, патриарх Иов пытался увещевать народ, напоминал о присяге сыну Годунова, царевичу Федору, и «хотел оной мятеж утолити». Но распаленные послами самозванца горожане и слушать не захотели патриарха. Его свели с престола и на Лобном месте «бесчестиша и биша его». И, наверное, убили бы, «опалися от беснования», если бы кто-то не направил смутьянов на двор патриарха, который они вместе с домом тут же и разграбили. Несмотря на бесчестье и угрозу для жизни, Иов, который в те годы был уже стар и плохо видел, проявил стойкость и наотрез отказался отречься от Годунова и признать самозванца царем. По распоряжению Лжедмитрия I его сослали в Старицу, а на его место поставили более сговорчивого грека Игнатия.
Боярская дума, а вслед за ней и весь священнический чин — епископы, архиепископы и митрополиты — признали самозванца законным царем. Вот поэтому в «Повести о видении» перечисляются вины всех, включая и священничество. Митрополит Казанский Гермоген первоначально был включен в Сенат нового царя, но пробыл он там недолго, потому что вместе с архиепископом Коломенским Иосифом без устали воевал с «Димитрием» за чистоту веры и противился его браку с Мариной. После многократных выступлений Гермогена против «люторанки Маринки» самозванец выслал непримиримого митрополита из Москвы. Когда же воцарился Василий Шуйский, Гермоген по предложению царя был посвящен 3 июля 1606 года в сан патриарха в Успенском соборе.
И вот снова Смута и разброд, снова вести о самозванце. Но Гермоген хорошо помнил времена, когда русское войско штурмом брало Казань, покоряло Астрахань, стойко выдержало осаду Пскова, когда государство благодаря мужеству казаков Ермака начало прирастать Сибирью. Неужели навсегда прошли те славные дни и обмельчал, изворовался народ? Патриарх повелел во всех церквах служить молебны о здравии и спасении Богом венчанного государя и о покорении ему всех врагов, в Москве установили шестидневный пост, совершали крестные ходы. Сам патриарх написал в ноябре грамоты и разослал по всем городам, с тем чтобы духовенство читало их народу по нескольку раз, молилось «соборне и по кельям» об объединении всех православных христиан и о том, чтобы Господь Бог «междуусобную брань разрушил».
В грамотах патриарх свидетельствовал, что вор и еретик Лжедмитрий погиб, а мощи истинного царевича Дмитрия перенесены из Углича в Москву. Он призывал духовенство молиться об избавлении от изменников, которые, «акие змиева из своих гнезд выползая, сипением своим, или яко волцы воя, хотя устрашити». Особенно в тех грамотах доставалось ворам из «прежепогибшей и оскверненной северной украйны», как зачинательницы мятежа. Ее жители уже во второй раз, по словам патриарха, «целовали крест неведома кому» и призывали других «сами собя воевати».
К счастью, не все пошли за ними, как заметил в своих грамотах святитель. Архиепископ Тверской и Кашинский Феоктист призвал жителей Твери не верить изменникам и не нарушать крестное целование царю. Духовенство, приказные люди и посадские — все далеко не ратники — объединились и отогнали от города мятежников и даже взяли многих в плен. На поддержку законного царя патриарх в своих грамотах обращал особое внимание, примеры сопротивления самозванцу должны были убедить колеблющихся. Им патриарх напомнил, что предательство еще никого не спасло ни от разорения, ни от позора: «И которые городы, забыв Бога и крестное целование, убоявся их гробежев и насилия всякого, и осквернения жен и дев, целовали крест, и те городы того ж часу пограблены, и жены и девы осквернены, и всякое зло над ними содеялось; а которых городов люди их воров и хищников не устрашилися, и те, милостию Божию, от тех воров целы сохранены»>[217].
В то время никого не удивляло столь деятельное и живое участие патриарха в политических делах страны, поскольку церковь и общество жили одной общей жизнью. Став предстоятелем церкви, Гермоген оставался сыном своего народа, и любовь к Родине была для него не делом политики, но делом совести.
Пришло время, и призывы патриарха были услышаны. Из Смоленска и Вязьмы, из Дорогобужа и Серпейска собрались в Можайске войска на помощь Москве. 15 ноября отряд под командованием Ивана Федоровича Крюка-Колычева очистил от мятежников город Волок, Иосифо-Волоцкий монастырь и «прочие грады и селы». Из Холмогор и с Двины подошли к Красному селу под Москвой стрельцы и даточные люди, снаряженные монастырями и церквями, имевшими земли.
Москвичи приободрились и дружно заговорили о воинах, пришедших на помощь, как о былинных ратниках: «Зело смелы к ратному делу, един человек воюет и биет за два, а ин за три человека; аще толко их пришло пять тысящ, то могут воевать за пятьнадесять тысящ и более». Общее число пришедших Москве на подмогу составило всего 400 человек: 200 стрельцов и 200 даточных людей, но сметливый Шуйский приказал объявить, что на подмогу пришло четыре тысячи! Услышав такую весть, в Москве была «радость велия», а в изменивших царю городах «люди в размышлении велицем быша». 29 ноября все войска, объединившись, пришли в Москву, как писал Гермоген, «с веселыми сердцы».
