Скопин-Шуйский - [124]

Практически все иностранные авторы мемуаров и русские летописцы оказались единодушны в определении причин разногласий, случившихся между братьями Шуйскими и Скопиным-Шуйским: зависть к воинской славе Скопина, усилившаяся в дни торжественной встречи народом своего любимого полководца. Не ожидали Шуйские такого мощного всплеска проявления народной благодарности к их родственнику, так быстро и внезапно пошедшему в гору.

Когда Скопин во главе войска въезжал в город, царский брат Дмитрий Шуйский, наблюдая триумфальное шествие, как рассказывали, не сдержался, выкрикнул, одолеваемый злобой: «Вот идет мой соперник!» Его слова услышали многие, стоявшие рядом, особенно они стали памятны уже после внезапной смерти молодого воеводы. Не раз, вспоминали потом очевидцы этой сцены, честолюбивый Дмитрий высказывал царю, не стесняясь присутствующих, свои нелепые и нелестные домыслы о Михаиле^[574]. Видимо, и сама идея отправить Скопина в Новгород договариваться с наемниками, а потом и воевать вместе с ними, также принадлежала Дмитрию. Но дело обернулось иначе — Скопин не погиб, как, наверное, рассчитывал его родственник, не опозорил себя бегством с поля боя, в чем преуспел неудачливый и трусливый брат царя, а смог не только нанять наемников, но и использовать их умения и опыт для блага своей страны, и главное — добиться победы.

Победителей, как известно, не судят. Наверное, царский брат не знал этой мудрости, потому что едва Скопин оказался в Москве, как тут же был вызван к царю для объяснений. Не скрывавший ненависти к Скопину Дмитрий Шуйский припомнил ему отпущенных восвояси посланников Прокофия Ляпунова и обвинил молодого воеводу в попытке занять престол. Он даже приписал Михаилу самовольную раздачу русских земель наемникам в качестве награды за их усердие. Когда Дмитрий дошел в своих обвинениях до крайностей, царь остановил брата и даже, по слухам, ударил его своим посохом.

Военное дело приучает к решительности, а победы и почести народные утверждают полководца в правоте его действий. Скопин спокойно выслушал Дмитрия, которого своим соперником никогда не считал, и напомнил, что все договоры, где упоминалось о передаче шведскому королю русских земель, он направлял в Москву на царское утверждение и ни одной грамоты по собственной инициативе не подписал. Посланцев из Рязани он действительно отпустил — было дело, пожалел, — но престола таким недостойным способом никогда не искал, «и в уме не было». Но если сейчас, когда в руках врагов еще остаются русские города, а польский король стоит со своим войском под стенами Смоленска, начать сеять рознь между собой, тогда, действительно, недолго осталось жить Русскому государству, и лучше царю Василию добровольно отдать кому-нибудь другому царский венец^[575].

Эти с достоинством произнесенные слова одновременно и обрадовали царя, и заставили поволноваться, — уж очень самоуверенно вел себя молодой воевода, видно, что давно не был в Кремле, привык все решения там, вдали от Москвы, принимать самостоятельно. Ничего, нужно будет поскорее отправить его в смоленский поход и дать ему проверенных воевод в войско, чтобы присматривали за ним.

Народное признание и одержанные победы могли не только придать Скопину уверенности в словах, но и голову вскружить молодому воеводе. А самоуверенность породила дерзкий тон в разговоре с царем и тем ускорила развитие событий. К слову, в песнях, посвященных Скопину, его «головокружение от успехов», которое приводит в конце концов к гибели воеводы, нашло свое место:

…Сильный хвастает силою,

Богатой хвастает богатством;

Скопин-князь Михайла Васильевич,

А и не пил он зелена вина,

Только одно пиво пил и сладкий мед,

Не с большего хмелю он похвастается:

«А вы глупой народ, неразумные!

А вы все похваляетесь безделицей;

Я, Скопин Михайла Васильевич,

Могу, князь, похвалится,

Что очистил царство Московское

И велико государство Российское;

Еще ли мне славу поют до веку,

От старого до малого,

А от малого до веку моего!»^[576]

Слухи о нелицеприятном разговоре, состоявшемся в царском дворце, быстро облетели Москву. Якоб Делагарди настоятельно советовал Скопину как можно быстрее идти под Смоленск; ходили разговоры, что царь собирается отправить туда и своего брата, неумелого и трусливого. Радости воевать рядом с ним шведский военачальник не испытывал, поэтому по-дружески советовал Скопину уходить из Москвы: «Яков ему Пунтусов говорил беспрестани, чтоб он шол с Москвы, видя на него на Москве ненависть»^[577]. Делагарди был хитер и опытен, он быстрее Скопина разглядел угрожавшую тому опасность и пытался ее предотвратить. К тому же доверенные люди не раз сообщали генералу, что среди недовольных царем Василием сложился верный кружок сторонников королевича Владислава, к которому уже отправили посольство. Этим людям поход Скопина на Смоленск сейчас был совершенно не нужен, поэтому, как опасался Делагарди, от молодого и талантливого полководца постараются как можно быстрее избавиться.

Царь между тем чествовал победителей, воздавал по заслугам: Михаилу Скопину был пожалован палаш в золотых ножнах, украшенный драгоценными камнями, 18 марта в Грановитой палате был дан обед в честь «воеводы Карлуса короля свисково Якова Пунтусова». На Пасху, 8 апреля, царь пожаловал Семена Головина в окольничие, всем наемникам заплатил сполна жалованье деньгами и мехами, офицеров войска Делагарди «почтил по случаю прибытия золотой и серебряной посудой из своей казны»