Скользящие в рай - [22]

– Что ж это вы меня, под домашний арест, что ли? – криво улыбаясь, промямлил я.

– Шутки кончились, – сказала она сурово, задвигая меня внутрь. – Вот имущество арестую, будешь знать. – Она захлопнула за собой входную дверь.

Меня охватила паника. Если она не уйдет или хотя бы не выйдет вон, что мне делать? Нахождение с ней в одном замкнутом пространстве было подобно накаляющейся плите. И главное – никакой возможности законно выпихнуть ее из дому. Взгляд невольно притягивал висевший на стене молоток для отбивки мяса.

– А не хотите ли ( чего? чего? ) чаю? – выпалил я в отчаянии.

– Ты мне зубы-то не заговаривай. Я вот тут сяду и не уйду, пока денег не увижу. А не увижу, то в милицию позвоню. Или еще куда. Моя узда крепкая.

Она уселась на стул посредине кухни. Как только поместилась?

– Все вы одним дерьмом мазаны. Один тянул, тянул, все жаловался, что нету, мама заболела, работу потерял, нету, а телевизор вскрыли – а там миллион!

– Понимаете, у нас жена платила. А сейчас она… это… в отпуске. А я, как видите… я без работы. Вот. Но завтра…

– Еще чего! Завтра! Знаю я, какое завтра. Тебя только выпусти. Все в прятки играете. А мне тоже прикажешь в безработную? Дудки! У меня таких четыре квартиры. И все в разных концах города. Пока объездишь по пробкам, башка вон. Такая моя работа.

– Да, но вам нет надобности ждать здесь, – обратился я к ее разуму. – Деньги будут только завтра.

– Где у тебя кровать? Я на ней спать буду. Иди звони, чтоб сюда принесли.

Я обессиленно плюхнулся против хозяйки, не представляя себе, каким макаром от нее избавиться. И тут на улице запела автомобильная сигнализация. Хозяйка вскочила на ноги и подлетела к окну. Я тоже. Орала красная иномарка.

– Вот зараза, – прошипела фурия, – сама включается.

Она вынула пульт, направила в окно, машина умолкла.

– Иду звонить, – сказал я.

В соседней комнате я набрал номер Гены. Слава богу, он был дома.

Еще минут пятнадцать пришлось слушать злобные нотации, мое самолюбие саднило уже кровоточащими царапинами, как вдруг снаружи опять полились знакомые автомобильные трели. Не вставая, хозяйка подняла руку и, повернув пульт к окну, прекратила шум.

– Каждый хочет горшок по своей заднице… – продолжила она свою мысль, но сигнализация заработала вновь. Это было как музыка.

– Да что ж такое! – подпрыгнула она и кинулась к окну.

Машина была на месте и сигналила всеми огнями. С задумчивым видом, сунув руки в карманы, вокруг нее неспешно прохаживался Гена. Тетка нажала кнопку пульта. Машина замолчала. Гена лениво отвел ногу и треснул ботинком по колесу. Иномарка завизжала, как от боли.

Тетка принялась отпирать окно.

– Эй, ты! – крикнула она. – Уйди от машины!

Гена поднял голову, облокотился о капот. И улыбнулся нам. Впервые я видел Генину улыбку. А может, так улыбался Кулев.

– Уйди! Милицию позову!

– Так я ж ничего не делаю, – спокойно сказал Гена.

– Уйди, гад!

– Счас я за гада милицию вызову, – пригрозил Гена.

– Тебе чего, гад, делать нечего?

– Не надо путать божий дар с яичницей, – парировал он и опять пнул колесо.

– Это кто? – задохнулась она.

– Это местный, – подсказал я сзади. – Его только что из тюрьмы выпустили. Или из психушки. Я не разобрался.

– Как из психушки?

– Он такой. Ему ничего не будет.

Хозяйка схватила сумку и сломя голову покатилась вниз.

Я закрыл окно. Прихватил какие-то вещи. Осмотрелся. Потом запер входную дверь на три оборота и ушел. По-видимому, навсегда.

34

Если ты пнешь в сердцах род человеческий, он пнет тебя дважды, четырежды, сотни, тысячи раз. Он будет топтать тебя, пока ты не сдохнешь. Он смешает твои останки с пылью. А пыль разнесет на своих ступнях по всей земле. Он будет плевать на нее. Замесит в грязь. И в лучшем случае сделает из нее какой-нибудь глиняный нужник.

Это как правила игры, в которую мне не играть. Но исполнять их, считается, я обязан.

35

Все шло так, как должно было быть. Моя персона никого особенно не занимала. Не занимала она и меня. Выброшенный вдруг, случайно, я больше не интересовался этим миром, и даже то, что нарождалось во мне самом медленно и неуклонно, подобно далекой волне, не вызывало до поры у меня никакого любопытства. Это не смелость, просто такое состояние.

Я смотрел на лица прохожих, такие разные лица, добрые, озабоченные, спокойные, веселые. Равнодушные. Но в них ничего не зрело . Вернее, этого, разумеется, я знать не мог, но в них не зрело ровным счетом ничего, что имело хотя бы косвенное отношение ко мне. Я больше не был одним из них. Цепь не лопнула, голуби не вспорхнули. Странно, как быстро меня забыли. А вот во мне зрело нечто, отдаленно напоминающее слово очищение . Или зыбкое представление об очищении . Может, в самом трусливом, может, в самом печальном своем виде. Не знаю.

И все же…

В момент, когда меня начало одолевать смутное волнение – не за будущее свое, а за рассудок, – появился Никодим. Человек с таким вычурным именем и выглядел оригинально. Старик не старик, а довольно бодренький такой тип в приталенной рубашке с красными попугаями, распираемой твердым, запущенным пузом, так что спереди край рубашки далеко отставал от ширинки, зато сзади туго обтягивал тощий зад, и в светлой шляпе, из-под которой в разные стороны вились жидкие сивые кудри. Я сидел на бульваре с бутылкой пива. Никодим спешил мимо нетвердой походкой старого алкоголика, вскачку – в его представлении он, видимо, бежал. Пройдя несколько метров, он встал и повернулся ко мне.