Сколько длятся полвека? - [89]

— Им против нас… Приказали бы вы, мы бы прямо по Минке на передовую.

— Не дотянем. Клапана стучат.

Шофер понравился Сверчевскому, он шоферу — не шибко.

Речи Сверчевский слушал краем уха. Конкретные указания сводились к тому, что надлежит ждать дальнейших указаний.

Когда радио оповестило о войне, Сверчевский не испытал потрясения и подивился собственному неудивлению. Он сознавал, чего хочет. В разговоре с шофером, на митинге мысль приобрела отчетливость.

Несколько позже, когда определились три основных направления боевых действий, он, утвердившись в своей мысли, уточнил ее: дивизия, запад. Не полк и не штадив; корпус не потянет. Желательно: командир дивизии на Западном направлении.

Последнее время ему недоставало душевной ясности. Сегодня она появилась. Враг, которого он все годы не переставал ощущать врагом, стал таковым для всех.

Медленно он идет из академии. Через Смоленскую площадь, площадь Восстания. Папироса на лавочке у Патриарших прудов. Улица Горького, Красная площадь. Машинально отвечает на неумелые приветствия новобранцев в топорщащихся — вчера со склада — гимнастерках, не замечая, кивает лейтенантам и майорам, успевшим привинтить на петлицы зеленые «кубики» и «шпалы». Невысокого роста человек со сверкающими, будто недоступными пыли, сапогами, отсутствующе–холодным взглядом. Военторговскими кудесниками–портными сшитый китель выдает брюшко, наводящее, как и бледное морщинистое лицо, на мысль, что генералу крепенько за пятьдесят (ему нет еще и сорока пяти). Не только военные, штатские оглядываются. В такие дни — безмятежно самоуверенное, не прошибешь, спокойствие. Послеобеденный променад среди разгоряченных людских потоков.

Белели специально окрашенные кромки тротуаров. Цветные квадраты покрывали брусчатку Красной площади.

Резанули — до сердечного спазма — мешки с песком, которыми обкладывали широченную витрину напротив Центрального телеграфа. Такие же мешки закрывали стекла нижнего этажа «Телефоники» и отеля «Палас».

Он цепко фиксировал приметы перехода Москвы на военный лад и, заглядывая в недалекое будущее, представлял себе школы, превращенные в госпитали, безобидные такси — в машины офицеров связи. Дальше не заглядывал.

Дальше — вдовы, сироты, «пацанки», которым не рожать пацанов.

Его не слишком трогали страсти, кипевшие в академии.

Друг–приятель смоленской еще поры, доцент на кафедре общей тактики, показал текст телеграммы наркому: «Готов идти командиром взвода».

— Я бы тебя, Володя, и отделенным не взял. Когда полковник просится на взвод, он не ощущает армейской ответственности. Сколько военных промахов оттого, что люди не на своих местах!

— С твоей, Карл, ледяной рассудочностью…

— Принимаю как комплимент. Нынче рассудочность — товар дефицитный. Запасайся, война надолго.

— К началу учебного года нам предстоит читать итоговые лекции по Берлинской операции.

— Эх, Вова–Вовуля. Когда мальчишка–шофер верит в молниеносную победу, — это куда ни шло. Хотя и имеет отрицательную сторону: внутренне не готов к длительной войне, голоду, бессонным маршам… Но кадровому командиру, кандидату наук…

Предпочитая упреки в высокомерии дурной славе пессимиста, Сверчевский часто отмалчивался. Ему было о чем думать. Дивизия. Его смущали дивизионные «сорокапятки» — сдюжат ли, если немцы усилят броневую защиту танков? Худо, что вся дивизионная артиллерия на конной тяге. Для парада — красиво, сам любит коня. Но на фронте лучше тягачи, «челябинцы». В последние годы обновилась техника. Успеют ли ее освоить красноармейцы из запаса?

Ловил себя на том, что среди преподавателей и адъюнктов присматривает командиров полков, штабников, начальников служб.

Он занимался своей воображаемой дивизией, пальцем не шевельнув, чтобы обрести дивизию наяву.

Приказ поступил на исходе первой недели войны: генерал–майор Сверчевский назначен командиром стрелковой дивизии, подготовляемой для Западного направления.

Великую надежду вселило в него это назначение! Там, наверху, его расценивают так же, как он сам себя. Не забыто: он давно занимается западным театром. Еще со Смоленска. И позже. Испания — тоже приближение к западному театру.

Лишь теперь, когда на все, не относящееся к сборам, остались минуты, он разрешил себе подумать о ближайшем будущем семьи.

С эвакуацией нечего пороть горячку. Разве что бомбежки…

Макс пренебрег броней и записался добровольцем. Сверчевский разделял это побуждение.

Через полторы недели, прибыв по делам из Вязьмы в Москву, Сверчевский заскочил в школу–новостройку у Семеновской заставы, где Макс проходил курс обучения одиночного бойца; в три минуты договорились с его начальством. Красноармеец Сверчевский М. К. поступал в распоряжение генерал–майора Сверчевского К. К. Совесть его была чиста — не на теплое тыловое местечко пристраивал брата.

248‑я стрелковая завершала формирование, готовясь выступить на передовую. Штаб ее, как и многие штабы тех дней, помещался в школе, возвышавшейся над ветхими бревенчатыми домишками, деревенски пышными палисадниками с акацией. Сверчевскому не улыбалось соседство с железнодорожным мостом. В начале первого же командирского совещания взвыли, холодя кровь, сирены. Он подавил неподконтрольную дрожь и продолжал сидеть, закинув ногу на ногу, бросив руки на учительский стол. Разрывы недалеких бомб отзывались легким дребезжанием оконного стекла, на стенах покачивались портреты классиков мировой литературы. Наступала пауза — и он продолжал «тронную речь». Бомбежка усиливалась — замолкал. Перерывы были важнее речи. Он хладнокровно закуривал, жестом приглашая остальных курить, пристально вглядывался в бледные лица.