Сколько длятся полвека? - [20]

Судя по письмам, Ты вполне довольна своей судьбой. А это — главное. Удовлетворение жизнью не каждый и не всегда получает. Счастливцев меньше, нежели страждущих выигрыша. Как это и вообще бывает в каждой лотерее, а особенно тогда, когда игру составляет — жизнь. За Тебя, за вас с Янеком я рад. Позволь Тебя крепко обнять и бессчетно поцеловать. И Янека тоже.

Твой Кароль.

Привет от жены и много поцелуев «тете Хене» и «дяде Янеку» от дочек.

Привет всем родным и знакомым.

Напиши мне, моя дорогая, не очень ли я уродую родной язык? Тебе это заметнее, чем нам, зараженным даже в языке русицизмами».

Каждые несколько дней белый пароходик с синей каймой по ватерлинии брал на борт отдыхающих в гурзуфском армейском санатории и вез их в Ялту, либо Севастополь, либо Алушту. Когда экскурсанты поднимались по крутому алуштинскому берегу, Сверчевский удивленно услышал песню на незнакомом языке. Потом — другую, на другом языке, тоже незнакомом.

Экскурсовод объяснил: здесь, в доме отдыха Коминтерна, живут революционеры со всех стран света.

Много лет спустя поэт скажет стихами об этом доме, этих людях, этих песнях:

…И, разрезая зримо

Незримую черту,

Я вижу берег Крыма

В разреженном чаду.

Срываясь вдаль с откоса,

Колебля горизонт,

Звенит «Бандера росса»,

Гремит «Рот фронт».

Не стелются, не льются,

В них медный слышен гуд, —

Солдаты революции

Вершат над миром суд.

Живут как в зримом чуде,

И юны и седы,

Невиданные люди

Неслыханной судьбы.

В каких потом восстаниях

Они встречали дни,

В каких они Испаниях

Сожгли свои огни?..

В то августовское воскресенье стихи еще не были написаны. Сверчевский не догадывался, что песни, летящие с откоса, станут его песнями, что и его ждут «неслыханные судьбы». Он только слушал, опершись на коричневую курортную трость с выжженным узором, в легкой, расстегнутой у ворота рубашке…

VII

Проблемы противотанковой обороны, дебаты вокруг доктрины Дуэ, многое из того, что составляло и заполняло академическую жизнь, пребывает вдали от прямых обязанностей начальника штаба кавалерийского полка. Именно эта должность значилась в предписании выпускника Карла Сверчевского.

Маленький украинский город Старо–Константинов приветливо белел мазанками сквозь тронутые желтизной сады.

Командир полка принял Сверчевского в кабинетике, оклеенном свежими обоями. На стене — карта полушарий. На столе — стопка книг.

Комполка, сорвав сургучные печати с синего конверта, прочитал предписание, еще раз оглядел с ног до головы стоявшего навытяжку новоявленного начштаба и протянул руку.

— Будем знакомы, Горбатов Александр Васильевич.

В первые минуты отдававшей официальностью встречи, настороженно вглядываясь в аскетически сухое лицо командира, следя за скупыми движениями, почти неподвижной поджарой фигурой, Сверчевский прикинул про себя: из дворян, бывших офицеров, зачерствел на новой службе.

Предположения не оправдались. За подчеркнутой сдержанностью таились самоконтролирующая воля, сосредоточенность.

Сын многодетного крестьянина–бедняка, кончивший три класса церковноприходской школы, Горбатов провоевал всю германскую войну. В Красной Армии начал рядовым, командовал взводом, эскадроном, полком, Отдельной башкирской кавалерийской бригадой. Незаурядными знаниями, культурой был обязан самому себе. Запойно читал, всегда держа в полевой сумке томик. Когда на совещании кто–нибудь начинал «лить воду», Горбатов без смущения доставал книгу.

Их комнатки, громко именовавшиеся кабинетами, располагались рядом. Одним шрифтом были выведены фамилии на кусочках белого картона.

Подобно Горбатову, Сверчевский взял за правило присутствовать при побудке, утренней физзарядке. Не считал зазорным взять щетку, либо скребницу, либо суконку и показать красноармейцу: учись чистить лошадь, не бойся ее. А вот гляди, как действуют ковырялкой для копыт.

Горбатов избегал советов. Начальник штаба норовит сам освоиться, сам приглядывается к нему, умеет слушать помощников и командиров эскадронов, не козыряет академической ученостью. Замечал он, что Сверчевский порой зашивается, засиживается до ночи, составляя графики дежурств и учебные расписания, бесконечные отчеты. Но не спешил на помощь — войдет в колею. Не упустил из виду слабость нового начштаба: не прочь покрасоваться, где–то раздобыл стек. На вольтижировке сам демонстрировал рубку лозы, брал препятствия, легко соскочив с коня, бросал вестовому поводья.

Слабость ли? Иной за три года академии такой геморрой наживет, — при виде седла в обморок готов грохнуться. Сверчевский здоровьем не блещет, стареет до срока, но ни на марше, ни на учении себе послаблений не дает. Это — одна сторона. Вторая: бойцам по душе его лихость. Вообще с бойцами ладит, пожалуй, лучше, чем с комсоставом. Но чего наверняка нет, так это ненавистных Горбатову лени и солдафонства.

Немного побаивался командир полка, как бы взрывчатый начальник штаба иной раз не рубанул сплеча. Но видел: тот и сам старался держать себя в руках.

При ночной учебной тревоге припозднился командир эскадрона Седунов. Сверчевский встретил его с зажатыми в побелевшем кулаке часами. Комэск виновато повел плечами — ваша воля, казнить или миловать.