Скитания Анны Одинцовой - [69]

Неожиданно ей показалось, что кто-то выстрелил. А может быть, это громко щелкнул бичом каюр Гатле?

Сначала она почувствовала легкое дуновение, которое мгновенно усилилось до плотного воздушного удара.

— Снежная лавина! — закричал Ринто.

Но его крик потонул в нарастающем гуле, и все заклубилось вокруг в белесой пелене, словно неожиданно поднялась пурга. Все погрузилось в плотное снежное облако, даже солнечный свет померк. Гул и ветер, поднятые сорвавшейся снежной лавиной, поглотили человеческие крики, собачий лай и визг.

Катя шла впереди первой груженой нарты, на которой сидел Тутриль. Воздушной волной ее сбило с ног, но снежная лавина прокатилась всего лишь на расстоянии вытянутой руки. Поднявшись на ноги, она пыталась что-то увидеть в белесой круговерти, но прошло еще немало времени, прежде чем улегся поднявшийся снег.

Тишина наступила раньше. Женщины и дети смотрели в оцепенении: вместо ехавших впереди собачьих упряжек перед ними встали груды неподвижного снега, из-под которого не слышалось ни звука, словно там ничего и не было.

И только когда окончательно улегся поднятый снег, припорошив грузовые нарты, запряженных оленей, детей, груз, идущих рядом с нартами женщин, закричала Катя и бросилась вперед, проваливаясь в рыхлый снег по грудь. Она лихорадочно пыталась ногами и голыми руками разгрести снег, откопать оказавшихся под лавиной, но тщетно, снега было слишком много, он был тяжелый от напитавшей его влаги. Вместе с Катей вперед кинулись и остальные женщины. Иногда они все вдруг прекращали работы, прислушивались к зловещей, белой тишине и снова принимались рыть снег. Они не обращали внимания на то, что ободрали до крови пальцы на руках.

Из скарба достали насаженные на черенки китовые лопатки и принялись ими разгребать снег. Катя уже вырыла нору выше своей головы. Подошла Вэльвунэ и тихо произнесла:

— Они задохнулись в снегу.

— Но ведь все равно их надо отрыть.

И вдруг они обе одновременно услышали человеческий стон. Он слышался впереди, с дальнего конца лавины. Обе женщины побежали туда.

Из-под снега виднелась запорошенная, серая голова, страшная, с запекшимися сгустками крови на уголках широко раскрытого рта. Это была Анна. Откопав ее, осторожно положили на снег. Женщина была без сознания, но громко стонала.

— Глядите, еще одна голова! — вскрикнула Катя.

Это был Атата. Он жадно хватал воздух широко раскрытым ртом, из выпученных глаз обильно текли большие мутные слезы. Откопав его и положив рядом с Анной с новой надеждой принялись раскапывать снег.

Прошло немало времени, прежде чем удалось откопать уже бездыханного Таната и его каюра Ипэка. Когда нашли Ринто и Гатле, солнце уже скрывалось за горизонтом.

Анна поднялась и подошла к лежащему Атате. Дотронувшись носком торбаза до его серого, слегка припорошенного снегом лица, она сказала:

— Я бы могла пристрелить тебя и сунуть обратно в сугроб… Но надеюсь, ты понял: это предостережение свыше.

— У меня, кажется, сломана нога, — простонал Атата.

И впрямь, его нога как-то неестественно была подвернута.

— Но ты жив, — бесстрастным, ровным голосом произнесла Анна. И отвернулась.

Подошел Рольтыт. Лицо его было искажено гневом и горем. Анна заметила в его руке старый винчестер. В последнюю секунду, извернувшись каким-то образом, она сумела схватиться за ствол, и тут же почувствовала жаркое прикосновение, словно кто-то провел раскаленным проводом по правому бедру. Поначалу она даже не почувствовала боли, но заметила, как намокла шерсть и на белый снег закапала кровь, проделав глубокую темную воронку. Рольтыт отбежал в сторону, изрыгая проклятия и завывая, как голодный волк, которого отгоняют от стада.

Атата посмотрел на Анну, и она услышала его хриплый голос:

— Спасибо… Ты спасла мне жизнь.

Морщась от боли, он отстегнул от пояса кобуру с пистолетом и подал Анне Одинцовой.

Два дня понадобилось, чтобы откопать и похоронить погибших. Рана у Одинцовой оказалась не опасной: глубокая царапина в мягкой ткани. Слегка прихрамывая, она совершила все полагающиеся обряды, принесла жертвы и сказала Рольтыту:

— Отправляйся в стадо и собери разбежавшихся оленей.

14

У Ататы нога так и не зажила как следует. Он ходил прихрамывая, опираясь на палку. Придя в себя, он спросил Анну:

— Что ты собираешься делать со мной?

— Ты должен уйти, — ответила она. — Но прежде ты должен дать клятву, что никогда больше не будешь преследовать наше стойбище.

— Этого я не могу обещать.

— Почему?

— Потому что я — большевик. Я давал клятву партии и Советскому правительству, а через них — великому Сталину. Настоящий большевик лучше умрет, чем предаст дело своей партии.

— Значит, тебе придется умереть, — спокойно сказала Анна Одинцова.

Атата встрепенулся:

— Умереть?

— Да.

— Но кто меня убьет?

— Сам себя убьешь. А если сил не будет — поможем тебе, как ты помог уйти из жизни моему мужу и свекру.

— Но я не виноват! — воскликнул Атата.

— От твоего выстрела сорвалась снежная лавина. Ты — здешний человек и должен знать, что такое может случиться и такие опасные места надо проезжать в полной тишине.

Атата вырос на длинной узкой галечной косе, уходящей далеко в открытое море. С коварством снежных лавин он столкнулся во время долгих путешествии по тундрам Чукотки. Но сам ни разу не попадал под них и как-то не придавал им особого значения. Кто мог предполагать, что от слабого выстрела нагана может сорваться такая громадная масса снега и похоронить под собой столько людей и собак? Если бы они ехали в середине каравана, как он это делал раньше, не сидеть бы ему сейчас в чоттагине и не беседовать с Анной, с этой необыкновенной, волшебно притягательной женщиной.