Скитания Анны Одинцовой - [71]

— Оружие обратно не получишь! — твердо и окончательно объявила Анна. — Я его выбросила в озеро.

— Но это казенное оружие, у меня будут неприятности.

— Это твои заботы.

Иногда Атата ловил себя на том, что откровенно любуется этой женщиной, и горьковато-сладкое чувство тоски возникало в глубине души. Он тайком подсматривал за ней, как она шла, разговаривала, обдирала поверженного оленя, выделывала шкуры, кроила и шила. И в тишине, когда все стойбище ненадолго затихало в светлой ночи, в его ушах неземной музыкой звучал ее голос, не давал уснуть. Как хотелось услышать от нее что-нибудь ласковое, теплое. Атата чувствовал, что все глубже погружается в зависимость от неожиданно возникшего чувства.

Расхрабрившись, он как-то сказал:

— Ты мне очень нравишься.

Она промолчала.

— Если честно, то ты та женщина, — о которой я мечтал всю жизнь.

Анна усмехнулась.

— Ты лучше думай о том, как покинуть наше стойбище. Нам такой бездельник только в тягость.

Конечно, по причине своей хромоты Атата в оленеводческом стойбище был ни к чему.

— По древнему обычаю бесполезного человека можно было удушить, и никто ничего бы не сказал, — напомнила Анна.

И впрямь: такая женщина может запросто удушить. И этот обычай Атате был известен. Несколько лет назад даже судили одного оленевода за то, что ремнем задушил немощную старуху-мать, якобы по ее просьбе.

Но Атата не унимался.

— Иногда мечтаю: остался бы я здесь, в стойбище, бросил бы свою чекистскую карьеру, поженились бы и жили в покое и согласии. Растили бы детей…

— А как же твой колхоз?

— Ничего! Остались бы мы с тобой в тундре новыми советскими оленеводами, стали бы строить новую жизнь, проводить в жизнь политику партии и товарища Сталина. Ведь все бы осталось по-прежнему!

— Ты же большевик! — усмехнулась Анна. — Закоренелый большевик. И уже не видишь свою жизнь другой. Как ты объяснишь своим товарищам по партии, что твоя жена — шаманка?

— Ты отречешься, — неуверенно проговорил Атата.

— Ты прекрасно знаешь, что если человек становится шаманом, он шаманом и умирает.

— Но ведь ты не настоящая шаманка… Тебя заставили, принудили насильно.

— Нет, я добровольно стала шаманкой, — громко сказала Анна. — Настолько настоящей, что я тебя могу убить даже без оружия!

Она сама не ожидала, что произнесет эти слова. Но они были сказаны.

После этого разговора Атата стал избегать ее.

Несмотря на хромоту, он часто уходил далеко от стойбища.

— Катя должна перейти в мою ярангу, согласно обычаю, — сказал Рольтыт Одинцовой.

— Если она не против — пусть переходит.

Согласно древнему обычаю левирата, и Анне надлежало перейти в семейное жилище Рольтыта, старшего мужчины, оставшегося в стойбище. Но он пока об этом не заговаривал. Видно, решил про себя сделаться единственным мужем для троих женщин постепенно. К тому же Рольтыт не был уверен, может ли он сделать шаманку своей женой и подчиняется ли она этому закону.

На вопрос Анны, хочет ли сама Катя перейти в ярангу Рольтыта, молодая женщина покорно ответила:

— А что делать? Выбора у меня нет, а Тутрилю нужен отец, да и мне еще нужен мужчина.

Удивительно просто решались эти проблемы в тундре!

По мере того, как стадо приближалось к Уэлену, все больше чувствовалось дуновение океанского ветра, и комарье не так досаждало и людям, и животным.

В один из ясных дней Атата, снаряженный небольшим запасом провианта, заковылял вдоль берега обширной Уэленской лагуны. Даже в самом худшем случае ему понадобится не более двух суток, чтобы добраться до селения, в это время стоит ясная и светлая погода, солнце лишь на несколько минут скрывается за горизонтом и снова поднимается над обширной холмистой тундрой, чтобы начать свой долгий путь по безоблачному летнему полярному небу.

На прощание он сказал Анне:

— Я не могу ничего обещать… Только одно: ты покорила навсегда мое сердце. Пусть мое чувство безответно, но лишь одна мысль о том, что ты есть на свете, словно маленькое солнышко, светит и греет в моем сердце. А если мне так и не удастся завоевать тебя, я найду такую тангитанскую женщину, которая похожа на тебя.

Анна молча слушала откровения Ататы и, хотя больше чем уверена была в том, что он опять явится, как только установится снежный путь, ничего не могла поделать. Оставить его пленником стойбища означало навлечь на себя еще большие кары со стороны властей, которые все равно будут искать исчезнувшую экспедицию. Лишить его жизни у нее не хватит духа, хотя покойный Ринто не раз уверял ее, что теперь это для нее не такое уж большое испытание. Она была в смятении от признаний Ататы и по ночам просыпалась от тяжелого, сладкого томления, причиной которому был приснившийся Атата. Ненависть граничила с каким-то сладострастно-томительным чувством сродни тому, которое она ощутила, когда, испытывая ее, Ринто вошел в ее тело.

Анна дала Атате охотничий нож на случай встречи с большими хищными зверями. Но и эту пору и волки, и редкие в этих краях бурые медведи не отличались агрессивностью.

На лето стойбище остановилось на несколько месяцев на старом, постоянном месте, где на земле хорошо сохранились большие круглые камни, к которым привязывались концы ремней, удерживающие покрышку-рэтэм яранги. Отсюда, если спрямить дорогу и поплыть на кожаной байдаре через Уэленскую лагуну, дорога до селения может занять только один день. Да и уэленцы уже знали, что стойбище Ринто вернулось на старое становище и расположилось на летовку на знакомом плато.