Скитания Анны Одинцовой - [67]

Ринто слушал разглагольствования Ататы, становившиеся все громче. Спорить с ним невозможно. Для него уже не существует прошлого, той жизни, которая для Ринто и его соплеменников была существенной частью их личности. Он понимает, что отказаться от нее и отказаться от собственных оленей, значит, отказаться от самого себя. Но только самоубийцы добровольно уходят из жизни. Ринто не хочет быть таким. Он любит жизнь, эту землю, своих родных и близких. С этой земли его можно убрать только силой.

— Тот, кто тянет нас назад, должен уйти, — продолжал свою речь Атата. — Это наша задача — Министерства государственной безопасности, которым руководит верный соратник и земляк великого Сталина — Лаврентий Павлович Берия. По всей стране идет такая работа. Ее начали еще до войны. Борьба с фашизмом не дала закончить великое дело. По всей стране построены специальные лагеря для врагов народа. Там отбывают наказание кулаки не только с Чукотки, но и со всей страны — с Украины, Белоруссии, Казахстана, Киргизии, Грузии, Эстонии, Латвии, из всех союзных республик…

Собственная речь как бы убаюкивала Атату. Он закрывал глаза иной раз даже валился набок.

Вскоре он вовсе умолк и захрапел. Верные его помощники-каюры подняли начальника и бережно понесли в палатку, поставленную рядом с ярангой.

Ринто вышел из яранги, сделав знак Анне следовать за собой.

— Что ты решил? — спросила она.

— Будем бороться, — тихо отвесил Ринто и поделился планом.

Танат и Рольтыт вместе со стадом уходят в глубь ущелья и по долине небольшой речки, которую загодя высмотрел Ринто, поднимаются на плато.

Остальные остаются в стойбище. Главное, сохранить оленей, уберечь стадо.

— Честно говоря, — признался Ринто, — я бы согласился стать заложником, как это водилось в древности. Но, боюсь, Атата пожелает взять нас вместе с оленями. В таком случае, пусть сам погоняется за стадом, мы не будем помогать… Ты иди спать, а я пойду в стадо, потолкую с сыновьями.

Анна, проводив взглядом медленно удаляющуюся фигуру Ринто, вернулась в ярангу. Из палатки раздавался громкий храп пьяного Ататы и его каюров.

В яранге никто не ложился спать. Из соседней яранги пришли женщины и дети. Они молча сидели вокруг костра. Первой нарушила молчание Катя.

— Что с нами будет? Неужели погонят в колхоз?

— Если будем покорны, как телята, там и окажемся, — жестко произнесла Анна.

— Они же вооружены, — напомнила Катя.

— Их только трое, — ответила Анна, — а нас вон сколько!

— Мужчин-то и у нас только трое, — подала голос Вэльвунэ.

— Смотря как считать, — заметила Анна. — Во-первых, мужчин у нас куда как больше, если считать и Тутриля. А мы, женщины, не слабее некоторых мужчин.

Ринто добрался до стада и сообщил о своем решении.

— Мы, конечно, оленей не отдадим. Вы сейчас перегоните их на плато. Если что — я согласен отдать себя в плен.

— Если тебя возьмут, кто останется старшим в стойбище? — спросил Рольтыт.

— Старшей в стойбище будет Анна, — твердо сказал Ринто. — Я знаю, что кое-кому это не понравится, но так надо. Она теперь много знает о нашей жизни, может совершать все обряды, а что касается оленьей пастьбы, выбора пастбищ, то в этом Рольтыт хорошо разбирается.

— Но, может быть, мы еще отобьемся? — робко предположил Рольтыт. В небольшой палатке пастухи держали огнестрельное оружие — старый американский винчестер да дробовое ружье шестнадцатого калибра, чтобы отгонять волков.

— Отбиться-то мы можем, — задумчиво Ринто. — Но чукчи давно не стреляют в людей. Не наше это дело — проливать человеческую кровь. А потом — нам все равно придется ответить за это. Мщение со стороны власти будет жестоким — недаром они воевали четыре года…

Ринто подошел по очереди к каждому из сыновей и потерся щекой о щеку с ними.

Оба сына стояли неподвижно, пока фигура отца не скрылась за нависшей скалой.

Время давно перевалило за полночь. Вскоре должно взойти весеннее солнце. Но снег все еще сохранял ночной наст и с хрустом ломался под ногами.

Гости еще спали. Ринто почему-то подумал, что к утру спящий человек почти перестает храпеть: видно, готовится просыпаться.

В яранге уже потрескивал костер, и дым поднимался к вершине конуса — к дымовому отверстию.

В тишине весеннего утра, под синевой нависшего снежного козырька, Ринто взял Анну за рукав кэркэра и медленно произнес:

— Пришел великий час нашего испытания. Прежде всего, я хотел повиниться перед тобой, что не смог сделать твою жизнь в тундре спокойной и безмятежной. Видимо, такие дни для нашего народа кончились… Я уже сообщил сыновьям, что решил принести себя в жертву. Пусть меня увозят, судят, расстреливают, но оставят в покое вас. Надеюсь, договорюсь с Ататой. Он все же наш земляк, хотя и человек другого племени. Я также сказал сыновьям, что ты остаешься за меня старшей в стойбище. У них хватит разума повиноваться тебе, а ты человек сильный и умный, сумеешь с ними справиться.

— Я не уверена, что справлюсь, — ответила Анна, пораженная услышанным. — Я — женщина.

— Бабушка Гивэвнэу тоже была женщиной. Однако она вырастила нас и сохранила наше стойбище, наше стадо.

Брезент палатки заколыхался, и наружу выполз Гатле, продирая глаза тыльной стороной оленьей рукавицы. Потом вылез второй каюр, Ипэк, а за ними показался сам Атата. Все трое встали в ряд за палатку и зажурчали в снег, сопровождая это громкими выхлопами утробного воздуха.