Скитания Анны Одинцовой - [66]

Он вежливо осведомился:

— Привыкли к яранге?

— Мне не надо было привыкать, — ответила Анна. — Я была готова к этому.

Атата задумался. Меньше всего в этой обстановке ему хотелось ссориться. Но не может тангитанка, комсомолка, выросшая в прекрасном городе Ленинграде, где произошла революция, где на каждом шагу тебе напоминают о величии рабочего класса, его коллективном чувстве, безвозвратно обратиться в чаучуванау! По ее поведению, по разговору видно было, что женщина она умная.

— Думаешь, мне приятно заниматься вот этим делом — раскулачиванием?

Анна усмехнулась:

— Мне кажется, что тебе это нравится. Нравится быть большим начальником, особенно перед беспомощными, загнанными в угол людьми.

Да, она могла проникнуть своим умом глубоко! Надо быть осторожнее с ней, не стоит так откровенничать и доверчиво искать у нее сочувствия.

Тем временем из стада вернулся Ринто, принес на себе ободранную оленью тушу.

— Что же ты один вернулся? — строго спросил Атата.

— Сыновья не могут покинуть стадо. Важенки недавно отелились.

Распорядившись принести собственные продукты, чай, сахар, Атата не поленился лично сходить к своей нарте и нацедить из канистры бутылку спирта. Потребовав воды, развел напиток и предложил сначала хозяину. Ринто покорно принял кружку и отпил глоток. Все, кто находился в яранге, даже Катя, отпили по глотку, и только Анна отказалась.

— Знаю, — усмехнулся Атата, — тангитанские женщины любят сладкое красное вино. Может быть, тебе его скоро доведется отведать…

Разговор налаживался с трудом, случалось, что чоттагин погружался в долгое молчание, прерываемое лишь треском сырых сучьев в дымном костре, да чавканием Ататы, который с удовольствием поглощал свежее оленье мясо. Для приморского жителя оленина всегда была лакомством, недаром именно она и являлась лучшим жертвоприношением, когда надо было умилостивить богов.

— Ну, вот и кончилось твое хозяйствование в тундре, — обратился к Ринто заметно захмелевший Атата. — Скоро тебе придется расставаться со своими оленями.

Ринто спирт не брал. Несмотря на то, что он сделал изрядный глоток из кружки, голова оставалась ясной, лишь сердце стучало чаще, болью отдаваясь в грудной клетке.

— Что же будет с ними? — спросил Ринто, с трудом выдавливая из себя слова.

— Твои олени станут колхозными, станут частью большого общественного стада уэленского колхоза «Красная заря».

— Но ведь уэленский колхоз чисто охотничий, — напомнил Ринто.

— Теперь такая установка, создавать смешанные хозяйства, — пояснил Атата. — Ведь зимой охотники мало заняты, вот они и будут пасти оленей.

— Они этого никогда не делали, да и не умеют.

— Научатся! Вот я тоже не умел ничего, был тёмным, невежественным эскимосом. А кем стал! Капитан МГБ! Скоро стану майором! Ты слыхал хоть про одного майора из народа эскимосов или чукчей!

Последнее Атата произнес больше для Анны, нежели для Ринто.

Молчавшая до этого Анна спросила:

— Вот ты большой начальник, можешь ли сказать: зачем трогать людей, которые ничего плохого никому не сделали?

— Как это не сделали? — искренне удивился Атата. — Они же убегали от Советской власти!

— Они спасали свою жизнь, своих оленей, они хотели жить, как жили раньше.

— Но есть же решение Центрального комитета партии и Советского правительства! Указание вождя великого Сталина! Советские люди должны жить по новым законам!

— А если они этого не хотят?

— Мало ли! Есть лозунг: кто не с нами — тот против нас! Если Ринто со своим стойбищем не с советским народом, то он — против нас! Поэтому мы поступаем с ним как с врагом народа!

— Арестуете его?

— Он уже считается арестованным.

— А если он не подчинится?

— У меня есть право — применить оружие.

— Неужели ты можешь вот так запросто убить человека?

— Я уже говорил: кто не с нами — тот против нас! Когда враг не сдается — его уничтожают! Я выполняю задание партии, Советского правительства и лично товарища Сталина.

— Арестуете, а что потом с ним будет?

— Судить будут. Иногда присуждают расстрел, иногда — лагерь. Но многие до лагеря и даже до суда не доживают.

Хотел было рассказать об Аренто, но не стал: эта смерть скорее его поражение, чем победа.

— Вот я вас всех совершенно не понимаю: почему вы отказываетесь от новой жизни? Советская власть и лично товарищ Сталин хотят, чтобы и чукчи и эскимосы жили так же, как и все другие народы нашей страны. Чтобы они были грамотные, культурные, навсегда забыли о своем темном прошлом. Твой сын Танат учился в школе. Даже знаю, что хотел продолжать образование. В твоем стойбище работал учитель Лев Васильевич Беликов. Казалось, что ты человек передовой. Был даже разговор: сделать тебя председателем тундрового колхоза. Правда, я был против: все же ты кулак, эксплуататор, чуждый трудовому человеку элемент. Но некоторые были за тебя, особенно твои земляки — Отке, Туккай. Но я оказался прав: при первом же удобном случае ты взял и удрал подальше от Советской власти. Неужели ты не хочешь добра своему народу? Неужели ты хочешь, чтобы твои дети, внуки так и жили в темных, грязных ярангах, верили обманщикам-шаманам, не мылись в бане, не умели ни читать, ни писать? А Советская власть дает нашим народам немало: вот я стал капитаном МГБ, мой друг уэленец Тымнет стал летчиком, другие уэленцы — Отке и Туккай — большие начальники. Отке заседает в Верховном Совете, он видит каждый год великого Сталина!