Скитания Анны Одинцовой - [47]

— Немного смущает, честно скажу, — ответил Ринто. — И поэтому хотел знать: исповедуешь ли ты русскую православную веру? Веришь ты в русского Бога? Я тебя об этом спрашиваю, потому что множество людей вслух не признают своей принадлежности к вере. Но внутренне — верят. Совершала ли ты обряды?

В тумане детских воспоминаний возникла картина в церкви: блеск свечей, густой запах ладана, потных человеческих тел, и протяжное пение, в котором чувствовалась глубокая тоска и мольба. Она даже не помнила, с кем была в церкви — может, с мамой, может, с кем-то из родственников. И запомнилась горячая, прошептанная прямо в ухо просьба: никому не говорить! Крещена ли она была в церкви? Скорее всего — да, но сама она этого не помнит, и речь об этом никогда не заходила в семье. В квартире не было икон, вместо них — портрет маршала Ворошилова, еще молодого, с маленькими аккуратными усиками и улыбающимися глазами.

— Вы знаете, в русского Бога я не верю, хотя и совершала обряд крещения, — задумчиво сказала Анна. — Я по своему воспитанию и учению — атеист, что значит, неверующая. Так меня учили в школе и в университете. И я прочитала десятки книг, где отрицалось существование Бога… Но это не значит, что я не допускаю, что есть иная, Высшая сила. В жизни столько непонятного и чудного, которое можно объяснить только этим.

Ринто помнил рассказы стариков, как русские попы крестили его соплеменников. При этом каждый получал подарки — крестильную рубашку и металлический крестик на шнурке, который легко можно было переделать в рыболовный крючок.

Поскольку для приезжего попа все чукчи были на одно лицо, многие крестились по нескольку раз ради рубашки и металлического крестика.

— Но то, что я хочу тебе передать, нельзя постигнуть без веры.

— А разве у вас не бывает сомнений?

Ринто помолчал. Он смотрел на пламя, пляшущее над обломанными кустами стланика.

— Не сомневается лишь тот, кто совсем не думает, — медленно произнес он. — Если честно сказать: вся моя жизнь, все мои размышления — это сплошные сомнения… Конечную истину знает только Он. Бывает, что я уверен в приближении к истине, но часто оказываюсь в таком страшном положении, что ни во что уже не верят… Я не мог спасти твою дочь.

— Русские говорят: Бог дал — Бог взял.

— Все равно для матери нет никакого утешения, даже если бы Он сам воочию явился и сказал: беру жизнь твоего ребенка.

— Может, Он поэтому и не явился воочию, что знал: так я не отдам свое дитя.

— Кто знает, — медленно протянул Ринто, и после долгого молчания сказал: — Сегодня, как только выйдет луна, выходи на волю к восточному склону.

Закончив домашние дела, Анна, набросив на голову широкий воротник мехового кэркэра, вышла из яранги. Полная луна безмолвно висела над тундрой, затмевая звезды и заливая все снежное пространство мертвенно-белым светом. Хруст снега под кожаными подошвами раздавался далеко, и кроме этого звука, казалось, в природе ничего не существовало.

Ринто стоял неподвижно, и его можно было бы принять за неожиданно возникший обломок скалы. Эта группа каменных обломков так и звалась среди обитателей стойбища Ринто — Каменная Толпа. Ринто сделал шаг навстречу, и Анна увидела, что он одет в длинный замшевый балахон, в который он облачался только при важных жертвоприношениях. Длинные ленты белой тюленьей кожи ниспадали на грудь, а на спине висела шкурка белого горностая.

Анна вздрогнула, услышав странно изменившийся голос свекра:

— Подойди ближе… Встань рядом.

Он вполголоса напевал какую-то мелодию, убаюкивающую, но отнюдь не колыбельную. Когда Ринто заговорил, эта мелодия продолжала загадочным образом звучать и даже порой усиливалась, как бы возникая извне. Она подчиняла, подавляла волю.

Странное чувство охватило Анну. С одной стороны, несомненно, это был хорошо знакомый Ринто, но, с другой, таким его Анна никогда не видела. Несмотря на довольно яркий лунный свет, его глаза светились гораздо ярче призрачного, рассеянного белого света, смешанного с блеском отполированного снега. Слабость и головокружение охватили все тело, и Анна медленно приблизилась к Ринто.

— Великие испытания должен претерпеть тот, кто решается вступить в братство энэнылынов, способных повелевать человеком во имя его и во благо его, — слова были необычны, торжественны, мало употребительны в повседневной речи. — Тот, кто, становится шаманом, испытывает свой дух и тело. Телом ты вынослива, Анна. Но так же ли силен твой дух? Я спрашиваю тебя, Анна?

— Не знаю, — еле слышно прошептала она.

— Готова ли подвергнуться испытанию?

В знак согласия Анна кивнула головой. В ушах стоял звон, а голова казалась совершенно пустой, почему-то заполненной лунным светом и странной музыкой.

— Снимай кэркэр!

Она послушно спустила со своих плеч меховую оторочку кэркэра, обнажая верхнюю часть тела. Она не почувствовала холода, хотя на воле было достаточно морозно. Приблизившись к женщине, Ринто одернул кэркэр так, что весь он опал к ногам, и Анна оказалась перед своим свекром совершенно обнаженной. В тундре, разумеется, никакого нательного белья не носили. Анна Одинцова давно забыла, что такое нижняя рубашка и трусики.