Скитания Анны Одинцовой - [14]

Танат правил передними оленями, то становясь на бегущий полоз, то скача рядом с упряжкой по качающимся тундровым кочкам. Осеннее путешествие в Уэлен завершало годовой цикл общения с морским берегом, с той частью чукотского народа, который, в отличие от чаучу, занимался промыслом морского зверя. Несмотря на наличие в Уэлене магазина, вместительных складов, осенняя встреча тундровых и морских людей по сути являлась ярмаркой, где оленьи шкуры, камусы[20], напрямую обменивались на продукты морского промысла — моржовые, лахтачьи[21], нерпичьи кожи, ремни, жир, копальхен[22], а в последнее время в торговый оборот включились и тангитанские товары — ткани, нитки, иголки, табак, чай, сахар, мука. Каков был меновой эквивалент, об этом никому, кроме участников, не было известно. Очевидно, совсем нередко передача товара шла как бы кредитом, большинство привлекала внешняя сторона встречи: возможность побывать в оленеводческом стойбище, встретиться с друзьями и родственниками и, самое главное, посетить песенно-танцевальное состязание возле Священного камня, на которое еще недавно приезжали на громадных байдарах знакомые и родственники из эскимосских поселений на другом берегу Берингова пролива. Нынче, впрочем, как и в прошлом году, их не будет: государственные отношения между США и СССР разладились. Ходили смутные слухи: вроде бы американцы намеревались завоевать Чукотку и установить на ней чуждый бедным и обездоленным капиталистический строй. В бухту Провидения и в Анадырь прибыли советские войска с танками, пушками и боевыми самолетами.

Уэлен в эти дни оказался во власти праздничного настроения, многократно усиленного привозом большого количества алкоголя, который продавали в магазине прямо из железной бочки, поставленной на небольшое возвышение. Один конец шланга находился в глубине бочки, а другой надо было время от времени подсасывать, чтобы перелить дурную веселящую воду в соответствующую покупательным способностям посуду. Охотников помочь в этом деле молоденькой продавщице было столько, что они встали в очередь в затылок друг к другу. Привлекательность этого действия была в том, чтобы, прежде чем пустить струю в подставленную посудину, заглотнуть порядочную порцию огненной воды.

При виде чистого морского горизонта у Таната слегка кольнуло в сердце: значит, и Энмынкау и Тэнмав уплыли в Анадырь и уже наверняка зачислены в студенты педагогического училища. Грустно стало от мысли, что ему уже не уехать, не оторваться от этой земли, не взлететь даже мыслями над огромными просторами большой страны.

Вчера, когда ставили кочевые яранги на южном берегу Уэленской лагуны, Анна поначалу сказала, что в селение она не пойдет, нечего ей там делать. Но Ринто настоял, и даже посоветовал ей на эти дни поселиться в деревянном доме, отдохнуть от яранги и тундрового быта. Танат тоже мечтал какое-то время пожить в тангитанском доме, занять свободную комнату в интернате.

— Помоемся в бане…

— Ты сильно соскучился по ней? — с усмешкой спросила Анна.

— Очень! — простодушно ответил Танат, хотя в тундре он ни разу не вспомнил о ней. Да там она и ни к чему: по утрам достаточно провести ладонями по лицу, чтобы согнать сон и стереть прилипшие за ночь белые оленьи волосинки.

Неожиданно возникла проблема: как одеться? Напялить на себя ту старую стеганую куртку, ватные штаны и резиновые сапоги или же пойти в нарядном, осеннем кэркэре, который недавно сшила для нее Вэльвунэ.

— Раз ты тангитанка, то должна быть в соответствующем одеянии, — посоветовал Танат.

— Но я уже не тангитанская женщина, а твоя жена, чаучуванау, — возразила Анна.

Кожаная лодка причалила как раз напротив полярной станции. Сошедшую на берег Анну Одинцову встретили удивленно, и даже ответ на приветствие был негромким. Зато загалдели и закричали ребятишки и стали на нее показывать пальцем: это не лыгинэу[23]! это тангинау[24], вырядившаяся в кэркэр!

Взрослые с удивлением провожали взглядом необычную пару.

— Вот уж не думал, что ты так быстро очукотишься, — с улыбкой заметил директор школы Лев Васильевич Беликов. — Идемте скорее, пока баня еще горячая. Желающих мыться мало, — пожаловался он, — ученики разъехались.

Танат хорошо помнил свой первый банный день. Он тогда с большой опаской вошел в полную невыносимой жары комнату. От старших слышал объяснение, почему русские такие белые: они попросту наполовину вареные. Мыл его тогда сам Лев Васильевич Беликов, который, пока учительствовал в тундре, часто вспоминал с тоской баню. Мылил и тер несколько раз, пока Танат не взмолился — ему показалось, что кожа его так истончилась, что вот-вот хлынет кровь. Зато после этого он вдруг почувствовал такую необыкновенную легкость, что испугался: а вдруг его сдует в море ураганный, южный ветер? В тундре, само собой, проблема мытья не возникала. Это все равно что пытаться поставить в меховом пологе кирпичную печку и топить ее каменным углем.

А здесь, раздеваясь в теплом предбаннике перед открытой дверью на гладкую как зеркало водную поверхность лагуны, Танат предвкушал удовольствие от предстоящего обретения необыкновенной легкости чисто вымытого тела.