Скитания Анны Одинцовой - [13]

— Все это у отца есть, но он почти не пользуется ими.

— Не поет и не пляшет?

— Поет и пляшет, — со сдерживаемым смешком ответил Танат. — Но только не как шаман, а как Певец и Танцор. Этим он очень известен на всем Чукотском полуострове и даже на Аляске, куда мы с ним ездили незадолго до войны.

— Значит, ты и в Америке побывал?

— Две ночи на Малом Диомиде, две ночи в Номе и одну ночь в Сивукаке, который на картах обозначен, как остров Святого Лаврентия. Но я был еще очень маленький, мало что помню. Отца там принимали очень хорошо!

— Как интересно! — воскликнула Анна.

«Чем дольше здесь живу, тем более убеждаюсь, как мало мы знаем жизнь оленного человека. Казалось бы, Богораз описал все, что мог, но теперь выясняется, что великий этнограф, при всей своей добросовестности и неплохом знании чукотского языка, во многом был очень поверхностен. Особенно в части шаманства. Этнографические описания шаманства и шаманизма не выходить за рамки внешнего описания этого феномена, восхищения артистизмом, наглядностью, умением завораживать зрителя, слушателя, пациента сверхъестественностью своего мастерства. Он был в глазах ученых неразгаданным фокусником, хотя большая и самая неразрешимая загадка его в глубоком знании жизни, в том громадном опыте, который он аккумулировал в себе. Как мне рассказал Танат, его отец в свое время пытался передать ему свои знания и умения, но, по его собственному признанию, изучение чукотской и русской грамоты на уроках Льва Васильевича Беликова было куда более легким и приятным делом, нежели овладение сложным опытом «Энэнылына» — «Боговдохновенного». Насколько я поняла, постижение и познание потаенной истины, лежащей в основе жизни, совершаюсь в условиях невыносимых физических страданий — голода, одиночества, погружения в особый дурман, достигаемый употреблением ядовитого гриба типа мухомора, настоянного на выдержанной человеческой моче. Все эти сведения мне пришлось буквально силой вытягивать из своего мужа. Таким образом, облик настоящего чукотского шамана ничего общего не имеет с тем пыльным чучелом, которое стоит за толстым витринным стеклом в Кунсткамере. Скорее это ученый-энциклопедист, библиотека, аптека, метеорологическая служба, ветеринария, исторический архив и еще многое-многое другое в одном лице…»

Следя за быстрым почерком жены, Танат чувствовал некоторое неудобство, неловкость, которая возникает, когда кто-то ненароком или нарочно подсматривает за твоими сокровенными действиями. Но вслух не решался сделать замечание, только старался во время писаний Анны закрывать глаза, притворяться спящим или просто отворачивался.

Приближалось время Убоя Молодых Оленей, из шкур которых шилась теплая зимняя одежда. Каждое оленеводческое хозяйство Чукотского полуострова обслуживало определенный куст прибрежных сел. Стойбище Тонто подгоняло стадо к берегам Колючинской губы, а Ринто кочевал на северный берег Уэленской лагуны, и в это село стекались люди из селений Чегитун, Инчоун, Наукан, Кэнискун и Тунитльэн[19].

Ранним августовским утром, когда уже в воздухе чуялось приближение холодов и даже кое-где теряющая яркую зелень трава покрывалась быстро тающим сверкающим инеем, начали готовить караван. Мужчины ушли собирать стадо, а женщины во главе с Вэльвунэ сложили яранги, пологи, нагрузили и увязали нарты. Анна Одинцова работала наравне со всеми, и молодые женщины из соседних яранг только дивились ее проворству и способности быстро все перенимать. Несколько раз она слышала одобрительные возгласы, обращенные к ней, и это заставляло ее с удвоенной энергией работать. Поневоле приходилось разговаривать только по-чукотски. Даже со своим юным мужем Анна предпочитала объясняться на его родном языке, он с удовольствием заметил: «Ты уже заговорила на настоящем женском, чукотском языке». Как оказалось, в чукотском разговоре соблюдалась интересная фонетическая особенность: некоторые звуки для женского произношения считались неприличными, особенно «р», которое заменялось повсюду на твердое, смачное, цокающее «ц».

В ожидании упряжных оленей, Анна пристроилась на одной из нарт и достала тетрадь.

«22 августа 1947 года. Я уже не упомню, какой это день недели. Надо считать назад, но это уже не столь важно в моем нынешнем положении. Меня почему-то пугает будущая встреча с цивилизацией, хотя едем мы не в какой-то город, а в чукотское селение, Уэлен. Но там уже есть деревянные дома, магазин, школа, полярная станция, радио, кое-где даже электричество и даже кино. Не говоря уже о русских… Потянет меня назад, и хватит ли у меня сил не поддаться искушению? Ведь можно жить и в Уэлене и время от времени наведываться в тундру. Кстати, такой вариант предлагал мне учитель Лев Васильевич Беликов…»

Анне не удалось дописать страницу: из-за пригорка показались ездовые олени, которых гнали пастухи.

3

Ринто шагал впереди каравана. Торчащая во рту трубка не горела, а лишь помогала размышлениям. Он был уверен, что Анна Одинцова не устоит перед искушением и останется в Уэлене, где живут ее соплеменники, где есть деревянные дома с настоящими комнатами, с застекленными окнами, с печками, где есть баня и время от времени даже показывают кино. Конечно, жаль Таната. Пусть жестокий, но урок для него: не будет сгоряча кидаться на белую тангитанскую женщину.