Скитания Анны Одинцовой - [11]

А теперь подробная схема яранги Ринто, ее устройство с названиями всех ее частей…»

Дальше в дневнике Одинцовой на нескольких страницах был помещен тщательно выполненный план яранги, вид сверху, сбоку, схематический и общий, рядом с входом в тундровое жилище для масштаба была нарисована фигурка человека, отдаленно напоминающая Ринто.

«Самым сложным и трудным для меня, конечно, будут сведения об интимной, внутренней жизни чукчей. Что касается сексуальных привычек, то мне трудно судить об этом по своему мужу: конечно, он еще молод, неопытен, хотя, согласно теории Маргарет Миид, Танат должен бы знать побольше, и сексуальный опыт у него должен быть с первых признаков возмужания. Правда, эти годы пришлись у него на интернат. На мои попытки завести подробный разговор о сексуальных привычках и сексуальном опыте мой молодой муж краснеет, как невинная девица, и замолкает. На все мои прямые и косвенные вопросы не отвечает, увиливает, говорит, что все это стыдно. Но ведь юным самоанцам не было стыдно! Может быть, Маргарет Миид ошибается? Я пыталась найти в ее дневниках и в книге хотя бы намек на то, что юные туземцы и впрямь совокуплялись ни ее глазах. Но все ее утверждения строятся на устных рассказах самоанцев, как самих юношей, так и взрослых. И часто эти рассказы весьма красочны и изобретательны! Чего не скажешь о наших физических отношениях с моим юным мужем. Чаще всего мне самой приходится быть инициатором…

Однако посмотрим на это с другой стороны. Есть ли среди расовых различий, кроме внешних и внутренние, нравственные, психические? Расисты утверждают, что они существуют, и наблюдения ученицы Франца Боаса подтверждают это. То есть у самоанцев отсутствует одно из фундаментальных человеческих чувств, коим является естественный стыд, сопутствующий отношениям между полами. Отсутствием естественных нравственных ограничений, подавляющих сексуальные чувства, Маргарет Миид объясняет ту легкость, с которой якобы самоанцы преодолевают трудный переходный возраст сексуального созревания. Но ведь половое бесстыдство скорее животное чувство, чем человеческое. И как бы знаменитая ученая ни выставляла себя верным другом самоанцев, этими утверждениями она выводит их за границу нормальных людей… Тут что-то не то. Было бы прекрасно после этой чукотской экспедиции отправиться на Самоа и встретиться с теми юношами и девушками, с которыми так интимно и задушевно беседовала Маргарет Миид. Сейчас это зрелые, если не сказать более, люди. Могли бы они сейчас это утверждать? Или самоанцы и чукчи — люди совершенно разных рас, и у каждой расы свое отношение к этому чувству — человеческому стыду, моральным устоям, которые как бы сами собой поддерживают жизнь человека. Или все-таки это другое?

Впрочем, в моем случае эксперимент не очень чистый: ведь я европейка, а Танат — чукча…»

— Все пишешь и пишешь, — тихо заметил Ринто, докуривая свою вечернюю трубку. — Для чего пишешь?

Анна знала, что рано или поздно ей придется отвечать на этот вопрос, и приготовила несколько вариантов.

— Время идет, — сказала она не сразу. — Память человеческая так устроена, что вместе с ушедшими годами уходят в небытие и многие события. Вот, хочу, чтобы они остались если не в людской памяти, то хоть на бумаге.

— А для кого?

— Для будущих поколений.

— А ты уверена, что у вас будут дети?

— Надеюсь…

— И они смогут прочитать тобой написанное?

— Если будут грамотны… Танат же умеет читать и писать. Читают и пишут его брат и сестра.

Некоторое время в чоттагине царило молчание. Жемчужный свет струился через свод шатра, из скрещения жердей, в тишине отчетливо слышно было журчание ручья.

— Человек устроен так, что он смотрит, в основном, вперед, — заговорил Ринто. — Зачем ему прошлое, да еще в таких подробностях? То, что для жизни важно, и так остается в людской памяти, а все ненужное исчезает, растворяется в прошедшем времени.

Анна отложила остро отточенный карандаш.

Она писала только простым грифельным карандашом, памятуя наставление старого профессора Иннокентия Суслова, читавшего в университете курс физической географии Сибири и Дальнего Востока: в экспедиции следует пользоваться только грифельными карандашами, не химическими и ни в коем случае не чернилами. От намокших записей тогда останутся только расплывшиеся пятна, а вот карандашные записи сохранятся.

— Как вы думаете: то будущее, которое сулят вам большевики, нужно вашему народу? — спросила она.

— Мы всегда воспринимаем все полезное из опыта и других народов, — осторожно ответил Ринто. — Ты, наверное, видела, что наши береговые морские охотники теперь пользуются ружьями и даже маленькими китобойными пушечками. У многих женщин есть швейные машинки. На вельбот и байдару поставили мотор — это хорошо. Это облегчает жизнь…

— А колхозы?

— Честно говоря, я толком не понимаю, зачем нам колхозы? Зачем надо ставить во главе стойбищ бедных и нищих бездельников? Зачем отбирать у меня моих собственных оленей? Это мои олени, я их вырастил, чтобы мои дети и внуки росли, продолжали жизнь на этой земле. Зачем ломать нашу жизнь и утверждать, что шаманы обманывают темных людей и поэтому их надо искоренять…