Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2 - [29]

3. Огромную роль как в бытовой, так и в сакральной жизни славянства играла вода (реки, озера, болота, источники). В силу этого особое значение приобретает присущая и другим индоевропейцам мифообрядовая связь мотива воды с мотивами женщины, любви – брака, зооморфных демонов, с темой гадания и предсказания. Можно предполагать и присутствие мотива воды (реки) в представлениях о границе с миром иным или миром благих земель.

Яркий расцвет переживает мир мифических представлений и обрядовой жизни славянства после массового выхода славян на берега Дуная (VI–VII вв.). Природное богатство Балканского полуострова, контакты с родственными индоевропейскими (и иными) этносами (некоторые из коих обладали структурно, образно и терминологически более богатой «космологией») приводят к обогащению славянской обрядности новыми элементами. Кристаллизуются или видоизменяются образы некоторых мифических существ низших разрядов, изменяются старые и возникают новые названия отдельных обрядов, обрядовых циклов и реалий.

Центральным образом в складывающемся «дунайском пласте» славянского космологического сознания становится сам Дунай. Смутные представления о великой реке могли существовать у праславян и до выхода на его берега. Но лишь с рубежа V–VI вв., когда Дунай становится южной границей Славянской земли и линией притяжения для всего славянства, образ его начинает стягивать вокруг себя все славянские представления, связанные с культом воды, обогащающиеся новыми элементами и ассоциациями. Дунай, главная река наиболее активной части славян, связывается с представлениями о священной воде – покровительнице девушек и женщин, с темой трагичности любви и брака для женщин, с образом границы с миром иным, с благими землями. В то же время, вероятно, происходит и определенная персонификация Дуная как мужского, или андрогинного, демона.

С VII в. начинается интенсивный отлив славянского населения с левого берега Дуная, частично переселяющегося на юг, частично возвращающегося на север и северо-восток; подунайские земли отрезаются от северо-восточных групп славянства барьером из тюрко-, романо- и угроязычных народов (при наличии отдельных «славянских мостиков» по долинам рек). Однако яркие впечатления, полученные славянством на Дунае, оказались устойчивыми и продуктивными. Их можно сравнить с впечатлениями детства, полученными в возрасте возникновения самосознания и определяющими многое в дальнейшей жизни. Оторвавшись от дунайско-балканской реальности, образ Дуная и связанный с ним пласт понятий переживает дополнительную сакрализацию: слово дунай приобретает неявное значение сакрализованной воды с определенным и сильнодействующим семантическим полем.

У восточных славян с IX в. резко возрастает структурность общественной организации, и в связи с этим происходит кристаллизация многих мифологических образов и представлений. Многие элементы «дунайского пласта» включаются и в изначально достаточно четкую славянскую систему календарно-семейной обрядности. Однако сам «Дунай», тесно связанный с архаичным миром женско-демонических образов, сохраняет образную неопределенность и амбивалентность в отношении ряда оппозиций.

Вдогонку за первичным дунайским импульсом, который разносило на северо-восток расселяющееся славянство, шли другие.

Самым мощным из них следует признать импульс, отразившийся преимущественно в героическом корабельном эпосе (не чуждом и свадебных мотивов) и вызванный военно-торговыми походами Руси в IX–XI вв. «по морю да и за Дунай». Эта эпоха укрепила представления о Задунавье как земле предков и сородичей, богатых землях, о Дунае – границе, за которой богатство, опасность и смерть. Эта традиция разносилась на север, вплоть до Ладоги и Ростова, представителями военно-торгового сословия и участниками общерусских походов на Царьград и на Дунай.

Стоит вспомнить, что и в христианизации Руси в IX–XI вв. огромную роль сыграло дунайское влияние, выразившееся в притоке на Русь христианской литературы и людей церкви из Болгарии. Антиязыческая проповедь велась болгарами и их русскими учениками с использованием известной на Балканах христианской и языческой терминологии, и это невольно могло привести к усилению и закреплению «дунайских элементов» в терминологии русской языческой обрядности и мифологии.

Эти элементы, растворенные в многоструйном потоке народной мифоо́бразности, распространялись все далее на север, однако они обладали скрытой активностью, и местами в этом растворе возникали новые центры кристаллизации, порождавшие новые яркие «дунайские образования». Примером их является образ Дуная-богатыря. Его своеобразие в семье русских богатырей, пронизанность темами любви, противостояния жены – мужа и моральной победы жены, смерти, этногосударственной «пограничности» объясняются тем, что он является порождением не только «мужского эпоса», но и всего семантического поля фольклорного «Дуная» с присущим ему преобладанием «женской точки зрения». Только на фоне семантического поля слова дунай в восточнославянском фольклоре и истории может быть определено значение «Дуная-дуная» в «Слове о полку Игореве». Другим примером может служить явное оживление дунайских мотивов в казачьих корабельных и двинско-поморских величальных песнях конца XIV–XVII в., в эпоху нового устремления русских по рекам на юг и на север. В XVIII в. новые «дунайские» фольклорные вариации на базе старых сюжетных схем возникали в период нового выхода России в Подунавье. Использование образа Дуная-реки как традиционного места героического действия и смерти героя наблюдается даже в фольклоре эпохи Великой Отечественной войны (Бахтин 1978).