Сказы - [36]

— Ты, шельмец, у меня из шкапа ее стянул? Ишь, заместо моей соды себе молока налил и не спросился.

Евграфка крестится, божится, что и привычки не имеет в чужой шкап заглядывать, что молока не сам наливал в бутылку, мать собирала. А Прохор разобиделся — не бутылку жаль, озорства он не терпел.

— Я, — говорит, — свою бутылку из тыщи различу. Дно копытцем, пониже горлышка клеймо, с буквами и с орлом. Пиво мало пивал, а такие бутылки видывал. — Поставил бутылку в свой шкап, а Евграфке пригрозил.

С этого Карош и забеспокоился, вроде земля у него под ногами горит. Дело-то плохо, мутит его тайная дума: не бутылку ли с содой второпях схватил взамен краски? Не то его пугает, что взамен краски соды всучил костромским, а не приехали бы костромские да за такой подлог бока бы ему не намяли.

Тем утром Прохору что-то весело стало. В обед он и говорит Карошу:

— Зря мой многоцвет забраковал. Я тебе не тот наставчик вгорячах сунул. Вот он — настоящий-то, — вынимает из картуза грамоту и показывает Карошу.

У немца от этих слов аж в глазах зарябило. Вмиг он преобразился, ласковым таким прикинулся: дай, мол, я и этот рецепт проверю. Может, он-то составлен хорошо, а только проба не удалась, так это дело поправимо.

Но Прохор смекнул, рецепт показать — показал, а в руки немцу не дал.

Стал немец думать, как бы у Прохора всю новинку захороводить, и надумал:

— Благо расцветка ярка, пусть и линюча, был бы товар лицом цветист, давай запродадим рецепт тайком кому-нибудь кинешемским или вичужским.

Долю равную Прохору сулит. Прохор простаком прикинулся, мол, он запродать негодный рецепт не против, да все думает, какую долю взять за него.

Карош не отстает, хитрит-мудрит.

Хитри, не хитри, братец, старого воробья на мякине не проведешь. В кабак потащил чинишка заморский Прохора. Штоф заказал, требухи купил на свои деньги.

Прохор говорит:

— Без компании угощаться не люблю, зови моих с красильни, изо всей також красоварни.

На другое воскресенье все пришли. Давай Карош раскошеливаться. Жалконько денег колористу, но думает: что у трезвого на уме, у пьяного на языке, авось за штофом проговорится.

Так тебе и проговорился! Ничего не узнал.

— А сколько возьмешь за свой секрет? — прямо спрашивает.

Сподручные кричат Прохору: «Не продавай!» Прохор в расчет не берет.

— Секрет — мой, я ему хозяин, да и секрет-то незадачливый. Подходящую цену даст — продам.

Молодые мастера тащат Прохора из кабака, а он упирается.

— Задешево не уступлю, много ли денег сулишь, стоит ли торговаться?

Немец говорит, что капиталу хватит.

Прохор на прощанье сказал:

— Ночку подумаю, сколько взять, чтобы тебя не обидеть, самому не продешевить.

Сам думает: «Пусть купит, раз ему так приспичило».

Вечером Карош в избушку к Прохору прибежал. Специю потребовал. Прохор почесал в затылке. Дело было осенью. По лету можно было специи раздобыть в достатке, осенью ее меньше, зимой и вовсе не найдешь, в таком виде, в каком нужно. Немец не отступает.

— Не раздумывай, озолочу я тебя. Чего жалеть расцветку незадачливую!

Прохор говорит:

— Так и быть, выручу, только специя моя дорогая, для образца небольшую толику уступлю. Весна придет, сам запасешься. Уступлю вес на вес. Фунт специи — фунт серебра. Пуд найдется — и специи пуд как-нибудь наскребу, так и быть. Доколе серебро на стол не положишь, дотоле и специи показывать не стану.

Карош согласился. Требует, чтобы Прохор на его глазах заварку снял. Прохор просьбу уважил. Внес кринку, тряпицей заткнутую. Полез в подполье, в свою лабораторию. И тот за Прохором следом.

А сам все заранее подсчитал: «Раз хитростью не выведал, куплю за деньги, зато на рецепте наверстаю. А рецепта не раздобудешь, хуже греха наживешь».

На полке книги, образцами заклеены, весы самодельные подвешены. Взял пустой горшок Прохор, картузом вытер, показывает незадачливому гостю:

— Смотри: чистый?

Тот языком лизнул горшок — чистый, убедился. Прохор у него на глазах полгоршка воды налил, крахмалу щепоть бросил, щавелю горстку, сурьмы добавил. Запоминай, мол. Когда очередь дошла до главного, Прохор просит немца:

— Деньги я еще не получил. Согласье только дано на словах, потому отвернись, главную специю засыпать буду.

Отвернулся он. Прохор из кринки в чугунок что-то вытряхнул и палочкой размешал. Раскипятил, через кисею пропустил, вылил, чего нужно добавил. Пока Карош спиной к чугунку сидел, Прохор из кринки специю ссыпал да из кармана чего-то еще раз добавил, налил в пузырек, показывает на свет: настоящая лазорь голубая. Обмакнул лоскут для пробы — поднебесный цвет с отливами получается, такой, который когда-то немец охаял.

Карош ахает:

— Мера на меру, — денег, пожалуй, у меня нехватит.

Прохор на уступки пошел: за картуз серебра Прохор дает картуз специи, а за картуз золота — три картуза. Свидетелей призвали. Красковары селиверстовы пришли в избенку. Опять Прохора отговаривают:

— Думай, брат, не продешеви… Дедов секрет уступаешь, не дешево ли? Не секрет, а хлеб свой продаешь. Через это тебе у нас почет на фабрике и три целковых надбавки в месяц.

Прохор рукой махнул:

— А ну вас к богу! Назад покойников не носят.

Поставил на стол бадью, кружком покрытую. Карош два картуза серебра отмерял да картуз золота. Золото свидетели сосчитали, в мешок повысыпали. Прохор спрашивает: