Долго так-то слонялся он с фабрики на фабрику.
Встрелся на Гарелинской с набойщиком Федотом. Тот заводчиком на верстаке работал, всему куску лицо задавал. Первая борозда его была: обозначит первой рукой свою линию на полотне, а помощники за ним доделывают, там — грунтовщики, расцветчики. У них без Федота не получалось. А он такие ли разукрасы мастерил: и красиво и прочно, носи — не сносишь, стирай — не состираешь. И резчик был незаменимый. Таких днем с огнем хозяева искали. Такой человек в набоешной дороже золота.
Другие набойщики чужими «набивными» работали. У самих-то ума и мастерства нехватало манер выдумать, доску вырезать. А Федот все сам придумывал. Пальмы нет — сам грушу срубит, и так то ли тонко вырежет, что диву дашься.
Как-то раз в кабаке спрашивает Бурылин Федота, много ли тот получает.
— Три целковых на день выгоняю, — отвечает Федот.
— Ах, батя, три целковых не мало, а много ли проживаешь?
— Гривен шесть в день.
— Два с полтиной чистогану! Я бы на твоем месте давно свою светелку открыл или прядильну.
— А что бы ты в ней делать стал?
— Мужиков бы нанял. Ты бы ко мне пришел, я бы тебе не трешник, пятерку положил, — так и захлебывается Бурылин.
— Больно ты, парень, горяч, как я погляжу, — на ответ ему Федот, — мне и без светелки светло. Жить-то уж немного осталось. Не привык на чужой спине кататься. Смолоду не научился, а под старость грех на душу брать боюсь.
Бурылину Федотовы три рубля занозой в душу вошли, да не знает, с какого бока к трем рублям подъехать.
— Выучи меня твоему ремеслу, — просит заводчика.
Федот не из таких был, чтобы свое ремесло за семью замками прятать.
— Обучить-то, — говорит, — не штука, да погодишься ли ты? Тут тоже, братец, смекалка нужна, пуще всего глаз зоркий да рука меткая. Многих я учил, да что-то ни у кого по-моему не получается: набивают кой-как. Фасон могут делать, расцветчиками работают, а на заводчика мало кто вышел. Попытать не заказано. Что получится?
Еще косушку заказал. Крикнул половому:
— Принеси-ка, малый, уголек из горнушки.
Тот принес. Федот бумажку положил, дает задачу Бурылину:
— Глянь на блюдо: вишь, какая земляника намалевана? Срисуй ее, погляжу, что у тебя выйдет.
Бурылин взял уголек, вгляделся, приноровился, благословясь да не торопясь, срисовал.
Федот повертел, повертел бумажку, порадовал Бурылина:
— Что ж, из тебя, паря, толк выйдет. Сноровка есть. Думаю, возьмешься за разум, подучишься у меня, на заводчика со временем сгодишься. А на грунтовщика и гадать нечего. Учить тебя непрочь.
Прямо за столом и стакнулись. И платы никакой Федот за наставленье не потребовал.
Утром в набоешной Бурылин встал за верстак рядом с Федотом. Кисло в набоешной, запах — не хвали, слезу с непривычки у Бурылина выжимает. А парень он был здоровый, маковкой под потолок, глаза на выкате, полосы в ржавчину ударяют, кулаки, что твои гири пудовые.
Федот ему по локоть. Старик так себе, трухлявый, грудь впалая, спина дугой, борода клинушком, на волосах повязка, на носу очки на нитке, а ногти разноцветные.
Почали работать. Федот Бурылину наказывает:
— Смотри в оба, не зевай, паря, на ус наматывай. Я словом учить не горазд. Сам с глазу у батюшки перенимал. Краску словом не почувствуешь, а глаз сразу скажет, где хорошо, где плохо.
Федот всей артелью руководит, за ним помощники подчищают, а Бурылин пока последним номером. Дело хитрое. Цветок на ситце не сразу расцветает. Подумаешь, как его смастерить. Пошло дело колесом. Федот на миткале рисунок навел, грунтовщик за ним грунт набил, другие давай красными красками расписывать, расцвечивать. И не узнать куска: ожил.
— Мы его сейчас еще веселей улыбаться заставим, — говорит Федот. — Посмотри, ученик, как этот пестрец до дела доходит.
Таскальщики повесили куски на шесты. Федот Бурылина за собой ведет.
— Посирите ситец сначала, — Федот советует.
Посирить, так посирить. В котел с жидким коровьим пометом бухнули ситец. Это на закрепу, потом и в краску пустили. Принялись баран вертеть. Вертели, вертели, инда у Бурылина чортики в глазах замельтешили, а уж на что здоров мужик.
Несладко пришлось в набоешной, все ж таки Бурылин не отступался. В свою цель человек бил. За год много раскусил. Попытался сам манер вырезать, достал грушевую доску, пыхтел, пыхтел, получилось — не больно. Федот посмотрел, говорит:
— Такой доской горшечники в старо время у себя в избе орудовали, а на мануфактуре такой манер не к лицу, остарел. Тонкости нет, ну, ничего, дойдешь.
Год прошел, другой миновал, третий покатился. День за днем, словно дождь дождит, неделя за неделей, как трава растет. Бурылин вроде быка упрямого оказался. Покоя не видал, ночей не спал, все манеры строгал, целу поленницу красного дерева перевел. С каждым разом манер лучше да лучше получался, до того дошел, что однажды Федот взял доску у Бурылина и в дело пустил. Ученику удача — учителю радость.
А править должность заводчика Бурылин все ж таки не наловчился. За грунтовщика еще туда-сюда, но за первую руку сноровки нехватало. А Федот его все тащил:
— Постой, дай срок, и первой рукой станешь. Обставь меня, свое место уступлю, вторую руку править буду. Только бы толк был.
