Сказки. Том 3 - [6]

Ребятишки на отзывчивую собачью душу откликнулись сразу и дружно: пирожков, мяска, косточек, даже корма собачьего натаскали Киселю изрядно. Впервые в жизни чувствовал он себя настоящим эфьлийским колорём. Так его девочка назвала, та самая, которая к маме хотела побежать, но раздумала и вернулась.

ШНИЦЕЛЬ И СОБАКА БАРАБАКА

Ну, и метель! Выскочил из подъезда маленький гмон. Ух, ты! Снежинки по двору мельтешат, летают стаями: оттуда–сюда, отсюда–туда. Ветерок за ними гонится, никак догнать не может… И асфальта нигде не видно, всё белым–бело, ровно–ровно. Кружит–кружит метелица, мелет снежную муку, машет невидимыми ветряными крыльями. Маленький, на тоненьких ножках, смешной гмончик по прозвищу Шницель, словно в порцию мороженого, втянувшийся худенькими ноздрями в заснеженный воздух, подрагивая всем тельцем, поднял лапку и замер.

Под ней на снегу красовался его собственный след! Шницель от неожиданности отскочил и громко залаял звонким тоненьким голоском. На том месте, с которого он только что соскочил, красовалось уже целых четыре его следа! Как же так?! Откуда они берутся, эти следы? Такой снег портят! Совсем сник бедный Шницель: вот набедокурил–то, а! Такой ровный снег испортил… Только хотел он, поджав дрожащие ножки, скрыться в подъезде, где есть теплая батарея и бабулька с первого этажа, тайно подкармливающая сиротинку Шницеля, и ребятишки со второго, которые так ласково поглаживают его по спинке, а летом во дворе даже разрешали ему поиграть с мячиком…

В общем, не успел он на ходу размечтаться, как услышал знакомый радостный голос друга… Это могла быть только она — настоящая, пушистая большая–пребольшая добрая–предобрая и немножко неуклюжая собака Барабака! Про неуклюжесть Шницель вспомнил только потому, что Барабака чуть не сбила его с ног от радости.

— Привет, Шницель! Смотри какой снег! Давай гоняться за снежинками! Это же так здорово!

— Привет, Барабака! Как я рад тебя видеть! Я бы с удовольствием, но не могу.

— Почему? Опять что–то случилось? Что ты натворил? Ну–ка, рассказывай.

— Я наследил, — опустив голову, печально прошептал Шницель и горестно заскулил.

— Это как?

— Я испортил весь сегодняшний снег.

— Ты один? Надо же. И как это у тебя получилось?

— Понимаешь, я выбежал во двор и заметил, какой он свежий, ровненький, беленький, а потом поднял одну ножку и увидел, что под ней на снегу след остался.

— Ну, это не беда. Пойдем, я все хвостом заровняю. Ты же знаешь, какой он у меня пушистый, а крутится как — лучше любой метлы!

И вышли друзья опять во двор из подъезда. А там никаких шницельских следов уже нет. Да, и барабакины почти не видны: всё–всё метелица засыпала–заровняла. Обрадовались друзья, пуще прежнего залаяли. Поняли они, что снега испортить им не удастся, и решили немножко побаловаться, за снежинками побегать. Вот здорово им было!

Барабака очень старалась побольше следов наоставлять, и Шницель, конечно, тоже за ней не отставал, бегал, как угорелый и лаял. А когда набегались за снежинками вдосталь, то оба решили поискать в снегу свои следы. Только как они ни старались, — ни одного следа найти не смогли. Все снегом засыпало. Исчезло всё. Одна метель и осталась.

А гмон Шницель все равно уже нисколько не огорчался. Ну, подумаешь — следы… Зато вон какой друг рядом!

ЖИЛ-БЫЛ АВТОМОБИЛЬ…

Жил — был автомобиль. Нет, два автомобиля. Один — толстый, крепкий, упитанный, добрый, а другой — худой, нервный, нехороший. Один — спокойный, кушает что дадут, по сторонам не смотрит, а другой — капризный, дёрганый, так и норовит на бордюр заехать!

И вот, однажды, совсем уже расклеился худой автомобиль, до автосервиса себя довёл кое–как, до смотровой ямы докатился, встал и молчит от злости. И только его начали чинить–осматривать, как мимо по дороге катится добрый толстяк.

— Эй, ты, жирный! Ты что тут всё ездишь да ездишь… Ну–ка, стой!

— Пожалуйста, пожалуйста! Уже стою! Что случилось, дорогой братец?

— Какой я тебе братец?! Кто ты такой? Да нас даже на разных заводах собирали! Ишь, ты — братца нашёл!

— Может, вам помощь нужна какая–нибудь? Я мигом…

— Ага! Надо — быстро–быстро — одно колесо тут, другое — там!

— Куда?

— Вон туда!

— Ага! До встречи!

И уехал куда–то подобру–поздорову. А куда — забыл спросить. Вот же широкая душа!.. Тучный автомобиль так старался, так торопился помочь, что заехал в самые дебри, где уже и дороги–то никакой нет. И тут только его наконец осенило, что он забыл спросить зачем надо было ехать. И погнал упитанный обратно к худому.

А тому уже осмотр произвели, подлечили и отпустили из автосервиса. Едет он тихонечко по улице, дребезжит на весь мир, толстого ругает.

Подлетает добряк к сервису, тормозит мягонько: никого. Совсем разволновался, бедолага. А на улице машин — видимо–невидимо. Где худой? Как найти? Как разглядеть? И давай толстяк сигналить что было мочи. Хотя предупреждали ведь, что попусту сигналить нельзя. Но тут–то случай такой — кто знает: вдруг не попусту? Вдруг что–то случилось?

На крики добряка худой отзываться не стал, из вредности. Наоборот, первой попавшейся фуражке на него пожаловался: мол, вопит, сигналит, движению мешает.