Сказки обратимой смерти. Депрессия как целительная сила - [52]

Несущий в себе опасность или искушение, женский половой орган (как и вся женщина в целом) воспринимается нашей культурой как что-то, что не существует само по себе, а предоставляет услуги мужчинам и находится в их полном распоряжении. На иврите весь женский пол ассоциируется с дырой (в русской транскрипции «нэкейва» – существо женского пола имеет тот же корень, что и «нэкев» – дыра, отверстие), а латинское слово «вагина» (влагалище) изначально означало «ножны для кинжала»; так или иначе оно предназначено для мужского члена.

Как нелепо выглядит то, каким образом мужчины воспринимают свой половой орган: он не только служит для получения удовольствия, но и является орудием агрессивного захвата. Согласно этой терминологии, король, воспользовавшийся телом спящей Талии, «вставил свой кинжал в ее ножны».

Говоря о женской депрессии, мы, естественно, ни на минуту не забываем о женском теле, с которым неразрывно связано ее появление, существование и проявление. О теле бездетной женщины, муж которой «был с нею груб и часто брал ее силою»; о теле Талии, которым овладели без ее ведома; о теле Арианрод, из которого неожиданно для всех и, в первую очередь, для нее самой появился младенец; о теле девственницы, на котором так удобно покоятся королевские ноги; о подвешенном гниющем теле Инанны; о корчащемся в родовых муках теле Эрешкигаль; о разомлевшем от наслаждения теле Ситтукан, брошенном возлюбленным, – у каждой женщины свои взаимоотношения, свой симбиоз, между телом и душой.

Значит ли это, что во времена, когда тело женщины принадлежало только ей самой, депрессии не существовало? Правда ли, что, когда женщины жили в мире, который не являлся мужской территорией, в их жизни не было места депрессии? Ответа мы, скорее всего, так никогда и не узнаем. Но депрессия в том виде, в котором она существует последние несколько тысяч лет, зачастую служит средством защиты или способом бегства от навязанной нам патриархальным обществом (обычно не без помощи наших спутников жизни) роли жены, матери, жрицы любви, внемлющего уха, надежной опоры, громоотвода и т. д.

Существование «мужской территории» сопряжено не только с преступным овеществлением женского тела и его порабощением, оно привело к ставшему неотделимым от нашей культуры восприятию женщины как «иной». Отсюда вытекает неспособность предоставить необходимые время и место наиважнейшим женским потребностям; это же вызывает многочисленные неудобства и ограничения. Подтверждением вышесказанному могут служить такие тривиальные явления, как считающееся неприличным (а в некоторых странах даже запрещенное законом) кормление грудью в общественных местах, или пошлое использование женского тела в рекламе, или, возьмем, к примеру, мой случай, когда я не получила возможности (или не воспользовалась ею) пережить сполна душевную боль, связанную с выкидышем, и оплакивать его ровно столько, сколько было необходимо лично мне, или, скажем, полное отвращения и брезгливости отношение (как женщин, так и мужчин) к менструальной крови, в то время как кровотечение из любой другой точки человеческого организма воспринимается окружающими с пониманием и сочувствием.

Симона де Бовуар приводит множество примеров отношения к женщине в мире, где царят мужчины, и я уже цитировала ее высказывания, но вот еще капля из моря под названием «Другой пол»: «У них [96] нет ни религии, ни поэзии, которые принадлежали бы собственно им: они и мечтают посредством мужских мечтаний. Они поклоняются богам, придуманным мужчинами. Последние для собственного восхваления создали великие мужественные образы: Геракла, Прометея, Парсифаля; в судьбе этих героев женщина играет второстепенную роль». Де Бовуар говорит и о том, что мужчина является сексуальным объектом для женщины в той же степени, что и женщина для мужчины: «А что для женщины сексуальное и плотское воплощено в мужчине – это истина, которая не провозглашалась никогда, потому что провозглашать ее было некому. Изображение мира, как и сам мир, – это дело мужчин; они описывают его со своей точки зрения, которую они путают с абсолютной истиной»[97].

Матриархальная аптека

Независимо от того, спустились ли мы в эти адские катакомбы сами, на своих ногах, или, проснувшись одним мрачным утром, просто обнаружили, что мы там, пребывание в преисподней депрессии порождает силы и качества, подобные тем, что прорастают в нас, когда мы опускаем руки перед беспощадными явлениями бытия: опустошенность и бездонная пустота, безнадежность и безмолвие, непротивление и бездействие.

Когда переполненные, словно плоды граната, таинственными дарами подземелья, мы отправляемся в обратный путь, дорога наверх неожиданно оказывается непомерно тяжелой – непосильной без посторонней помощи и поддержки. Именно такую помощь и предлагают нам сказки, чтобы мы смогли, как сказала великая башня, напутствуя Психею, снова вступить на прежнюю дорогу и снова увидеть хоровод небесных светил. Все сказки и мифы о временной смерти обязательно несут в себе и целительное семя, но обычно большая часть повествования посвящена нисхождению в подземное царство теней, а процессам возвращения (к жизни и на земную поверхность) отводится скромное пространство в конце поучительной истории: «принц» или «боги», или «охотник» будят прекрасную героиню и через пару предложений наступает счастливый конец, но не раньше, чем сведены счеты с теперь уже бесполезным внутренним фактором (злую королеву заставляют до смерти плясать в раскаленных туфлях, волка оставляют с распоротым брюхом, а Думузи отправляют в ад). У наших красавиц, Талии и Ситтукан, все происходит несколько иначе: они засыпают почти в начале повествования, довольно скоро просыпаются, а большая часть сюжета занята процессом их исцеления.