Сказки обратимой смерти. Депрессия как целительная сила - [44]
Женщина, пытающаяся уцелеть в мире «всепоглощающего мужского (маскулинного) принципа», по словам Нойманна, обязана полностью ему подчиниться: «Только абсолютная искренность и благоговение перед данной энергией могут позволить фемининности выжить – но в этом случае она станет пленницей маскулинности, обретя всю благодать такого положения и подвергаясь всем его опасностям». Казалось бы, Психея обречена на смерть, но тут ей на помощь приходит речной тростник, вернее, речная тростинка с ее женской растительной силой-мудростью. Эту речную тростинку Нойманн называет «волос земли», а «нижние воды», которыми она питается, считает элементом, противоположным пламени солярных богов; и именно из этих глубинных вод черпает «тростинка зеленая» свое умение быть упругой и гибкой. «Не спеши, наберись терпения, – нашептывает Психее мудрый тростник. – Все течет, все меняется, и всему свое время». На исходе дня успокаиваются солярные боги – спят, словно невинные ягнята, убаюканные мягким теплом матери-земли… Вот и настал час великой женской силы: теперь-то она получит «то, что ей нужно». Психея может беспрепятственно собрать клочки золотого руна, запутавшегося в кустарнике, – «плодотворное световое семя», как называет драгоценную шерсть Нойманн. И этой «смертоносной силе мужского солярного духа» противостоит Психея, достойная воспитанница Великой Матери – «как великая Ткачиха, плетущая из нитевидных токов солнечного семени единую ткань природы».
В то время как наши спящие красавицы приступают к процессу изготовления пряжи, беря за основу лен – растительно-женский компонент, противоположный животно-мужскому началу или дополняющий его, Психея вынуждена противостоять Амуру – ее мужскому компоненту, поэтому ее неизбежная встреча с шерстью (так как этот курс относится к разряду обязательных в ее учебной программе) происходит на мужской территории.
Вопрос о том, прядем ли мы нить нашей жизни из шерсти бешеных баранов или изо льна, не имеет значения на протяжении самого процесса, но с наступлением периода созерцания (или во время наблюдения) этот вопрос может обеспечить нас ключами ко многим замко́м.
Что касается олицетворяемого Психеей конфликта между мужским и женским началом, можно только коротко заметить, что под влиянием этой загадочной отталкивающе-притягательной комбинации никому из нас не удалось избежать встречи с нашими двуликими силами: мужчины, уходящие в море, говорят о нем как о коварной женщине-соблазнительнице, известной своим непостоянством, которая и дает жизнь, и забирает ее; для женщин, стоящих на берегу, море – это мужская сила со спокойным лицом, под маской которого скрываются бездонные глубины невосполнимых утрат. Наша вера в то, что эта многогранность, это наше двуликое море, прячет в своих глубинах изумрудные россыпи и неизведанные останки затонувших кораблей, толкает нас снова и снова бросаться в его пучину. На самом деле это страстное желание при всей его загадочности есть не что иное, как эволюционная потребность души: ведь то, что нам действительно необходимо, – это не изумруды, а само дальнее плавание, покорение глубин, единоборство с волнами; нам необходимо искать, подвергаться опасности, терять и в конце концов найти что-то очень ценное (даже бесценное), но совершенно не то, за чем мы пустились в эти изнурительные поиски.
Принимаясь за работу с женскими установками, наши героини автоматически становятся участницами «пакетного соглашения», предписывающего как материал (лен), так и способ его обработки. Женским элементом является не только сам лен, но и путь его превращения в нить – однообразное вращение прядильного колеса напоминает цикличную смену жизни и смерти в бесконечном матриархальном круговороте.
Спиралью скрученная нить в нашей сказке или круговые движения при помешивании варева в других, несомненно, имеют отношение к спиралевидному символу возрождения, дошедшему до нас из глубокой древности[79]. Так что на первый взгляд непредвиденная встреча Спящих красавиц со спиралью в виде крутой винтовой лестницы (ведущей на чердак) и вращающегося вокруг своей оси колеса прялки за несколько минут до их обратимой смерти, оказывается вовсе не случайной.
Так же, не спеша, большими кругами в такт движениям колдуньи, помешивающей свое варево, вращается вокруг своей оси и повествование о котле Керидвен, современнице древних кельтов: душа сменяет душу, исчезая и возникая в новом образе; кружатся в бесконечном хороводе жизнь, смерть и возрождение.
Расстроенная невероятным уродством своего сына, Керидвен решила сделать его мудрым и всесильным обладателем пророческого дара. Один год и один день варила она в котле знания свой напиток, присматривать за которым был поставлен другой ее сын, Гвион Бах. Но судьба распорядилась по-своему: однажды три капли зелья упали на палец Гвиона Баха, и он, как это часто бывает, слизнул их, получив таким образом знания и силы, которые предназначались не ему. Как Гвион Бах и предполагал, Керидвен рассвирепела и начала его преследовать. Спасаясь от погони, Гвион превратился в зайца, но Керидвен стала охотничьей собакой; он принял облик рыбы и прыгнул в реку, она бросилась за ним, превратившись в выдру; он взвился ввысь птицей, но чуть не стал добычей Керидвен-ястреба. Упав на землю, Гвион Бах превратился в пшеничное зернышко; черная толстая курица проглотила его и вернулась к своему первоначальному облику. Из зернышка в чреве Керидвен развился младенец необыкновенной красоты. Керидвен не смогла убить новорожденного сына, хотя и знала, что это ненавистный Гвион, положила его в кожаный мешок и бросила в океан. Рыбачивший на плотине сын местного властителя Элфин спас мальчика и, пораженный его красотой, воскликнул: «Taliesin!» – прекрасное чело. Позже Талиесин стал великим бардом и пророком при дворе своего спасителя
