Сказки о Силе - [51]

Я рассказал дону Хуану о своих подсчетах. Он улыбнулся. Я был уверен, что за его улыбкой скрывалось недовольство мною, однако по его лицу этого не было видно.

– Ты считаешь меня безнадежным идиотом, правда, дон Хуан?

– Ага! – сказал он и вскочил на ноги. Его реакция была такой неожиданной, что я вскочил вместе с ним.

– Расскажи мне, пожалуйста, какие, по-твоему, я сейчас испытываю чувства? – сказал он с ударением.

Я ощущал, что знаю его чувства. Казалось, я их чувствую сам. Но когда я попытался высказать их, я понял, что не могу говорить. Разговор требовал громадных усилий.

Дон Хуан сказал, что у меня еще недостаточно сил для того, чтобы видеть его. Но что я могу видеть достаточно, чтобы самому найти подходящее объяснение всему происшедшему.

– Не смущайся, – сказал он. – Расскажи мне в точности, что ты видишь.

Внезапно у меня возникла странная мысль, очень похожая на мысли, которые обычно приходят в голову перед сном. Это была более чем мысль, скорее это можно было бы описать как целостный образ. Я видел экран, на котором были различные персонажи. Прямо напротив меня на подоконнике сидел человек. Пространство позади подоконника было расплывчатым, но сам мужчина и подоконник были видны абсолютно четко. Он смотрел на меня. Его голова была слегка повернута влево, так что он смотрел на меня искоса. Я видел, как двигались его глаза, чтобы удерживать меня в фокусе. Правым локтем он опирался на подоконник. А рука его была сжата в кулак, мышцы напряжены.

Слева от мужчины на экране был другой образ. Это был летающий лев. То есть голова и грива были львиные, а нижняя часть тела принадлежала курчавому белому французскому пуделю.

Я уже готов был остановить свое внимание на нем, когда вдруг мужчина издал губами чмокающий звук и наполовину высунулся из окна. Появилось все его тело, как будто его что-то выталкивало. Секунду он висел, цепляясь за раму кончиками пальцев и раскачиваясь, как маятник, а затем разжал пальцы.

Я испытал ощущение падения в своем собственном теле. Это было не тяжелым падением, а мягким снижением, переходящим в плавный полет. Человек этот был невесом. Некоторое время он оставался на месте, а затем исчез из виду, словно неконтролируемая сила всосала его через трещинку в экране. Секунду спустя он снова появился в окне, искоса глядя на меня. Правой рукой он все так же опирался на раму, только на этот раз он помахал мне рукой, прощаясь.

Дон Хуан заметил, что мое «видение» было слишком усложненным.

– Ты можешь действовать лучше, – сказал он. – Ты хочешь, чтобы я объяснил тебе то, что случилось, но я предпочел бы, чтобы ты использовал для этого свое собственное видение. Ты видел, но видел ты ерунду. Информация подобного рода бесполезна для воина. Слишком много времени уйдет на то, чтобы разобраться, что есть что. Видение должно быть прямым, потому что воин не может тратить своего времени на распутывание увиденного им. Видение потому и называется видением, что оно прорывается сквозь всю эту бессмыслицу.

Я спросил его, не думает ли он, что мое видение в действительности было только галлюцинацией. Но из-за сложности деталей он был убежден, что это было видением, которое, однако, к данному случаю не подходило.

– Как ты думаешь, мое видение объясняет что-нибудь?

– Безусловно. Но я не стал бы на твоем месте пытаться распутывать все это. На первых порах видение смущает и в нем легко потеряться. По мере того как воин становится жестче, его видение становится тем, чем оно должно быть, – прямым знанием.

Пока дон Хуан говорил, у меня произошел один из тех любопытных провалов в ощущениях и я ясно почувствовал, что вот-вот сниму завесу с чего-то такого, что я уже знал. Но мне это не удалось, потому что все стало очень туманным.

Я осознал, что втянут в какую-то борьбу. Чем больше я старался достичь этого ускользающего кусочка знания, тем глубже оно тонуло.

– Это видение было слишком… непрактичным, – сказал дон Хуан.

Звук его голоса встряхнул меня.

– Воин задает вопрос и через свое видение получает ответ. Но ответ прост. Он никогда не осложняется до степени летающих французских пуделей.

Мы посмеялись над этой картиной, и я полушутя сказал ему, что он слишком строг, что любой, прошедший через то, что прошел я этим утром, заслуживает хоть капельки снисхождения.

– Это легкий выход, – сказал он. – Это путь индульгирования. Твой мир основан на чувстве, что для тебя все – слишком. Ты не живешь как воин.

Я сказал ему, что у того, что он называет путем воина, слишком много граней и что невозможно понять их все. И что значение всего этого становится ясным для меня только тогда, когда я должен применять его на практике.

– Для воина правилом большого пальца является выполнять свои решения так тщательно, что ничто, случившееся в результате его действий, не может его удивить и уж тем более – истощить его силы.

Быть воином означает быть смиренным и алертным. Сегодня от тебя требовалось следить за сценой, которая разворачивалась у тебя перед глазами, а не размышлять о том, каким образом это возможно. Если бы я хотел быть к тебе снисходительным, то легко мог бы сказать, что, поскольку это произошло с тобой впервые, ты не был готов. Но это недопустимо, потому что ты пришел сюда как воин, готовый к смерти. Поэтому происходящее не должно было застать тебя со спущенными штанами.