Сказки о рыбаках и рыбках - [20]

— Все равно могут наклеить. Заслуженный или нет, разберутся ли?

— Ну… главное, в конце концов, чтобы сам знал, что не извозился во всякой дряни…

Ох, трудно было не извозиться. И когда становилось невмочь, он вспоминал то, что все-таки сумел и успел.

Например, удалось через Косова убедить высокое начальство, что никакой «организации боевиков» в местном «Союзе молодых поэтов» быть не может, а листовки от их имени пишет какой-то гад и провокатор. «Союз», слава Богу, трогать не стали, а гада скоро нашли (поскольку оказался не «ведомственный», просто самодеятельный мерзавец). В общем, сделано было четко и не потребовало риска.

А порой приходилось и рисковать. Когда, например, намекал через третьих лиц молодым ребятам, участникам неформальных выставок, подальше прятать свои работы, не показывать их такому-то, не носить с собой в папке, а лучше положить в нее чистый картон для эскизов… Артур потом признавался:

— Взяли сегодня на улице одного, аккуратненько так, будто при случайном скандале у магазина, а в кейсе вместо компромата — голые листы, не прискребешься. Умные стали, чуют заранее…

— Вот подлецы, — искренне отзывался Валентин. И Артур зло кивал, не ведая, что говорят они о разных людях.

И особая гордость была в душе — когда обвел вокруг пальца Артура и Данилыча в деле с выставкой группы «Петушиное перо». Пошел ва-банк, сообщил с автомата измененным голосом их лидеру: спасайте картины, хлопцы, ночью будет шмон. Ребята успели…

Но бывало, что риск заключался не в поступках, а, наоборот, в бездействии. Как в случае с тем парнем из «Молодежного вестника». Славный такой, веселый и умница, приехал он из столицы писать статью про местную «творческую поросль», а заодно решил взять интервью и у Волынова. Сошлись они быстро. Три вечера провели за бутылкой болгарской «Плиски». На четвертый день Костя Ржев сказал, что приехал не только ради статьи. Он предложил Валентину стать художником подпольного альманаха «Свободный голос», который затеяла группа молодых критиков и социологов.

— Сам понимаешь, терпеть больше сил нет. А публицистика — это рычаг…

— Рычаг… — кивнул Валентин. И посмотрел на симпатичного Костю не так, как раньше. Предложение журналиста Ржева могло быть искренним. А могло быть проверкой. Пятьдесят на пятьдесят. Тем более, что за день до того Костя обмолвился, как недавно он, знаток персидского языка, был на восточной границе в спецкомандировке. Ох, не посылают в такие поездки непроверенных людей…

Ну а если он все-таки не подставной, настоящий?

— Знаешь, Костик, не по мне это, — сказал Валентин. — Во-первых, карикатурист из меня никакой… А во-вторых… ежели что, из-за меня много невиноватых загремит. В том числе и тарасовский клуб. А там пацаны…

— Ну и ладно, оставим это, — вздохнул Ржев. — Наверно, ты прав.

Он уехал, а Валентин сумрачно и с покорностью судьбе стал ждать, что дальше: или тишина, или «дело о недонесении».

Костя оказался не «ихний»… Ох как мог возвыситься в глазах начальства ротмистр Косиков, если бы необъявленный сотрудник Свирский принес ему на блюдечке «Свободный голос»! Это ведь не рукописные прокламации бестолковых старшеклассников и не кухонный кружок читателей запрещенной повести «Венок из колючей проволоки», раскрытием которого Артур так похвалялся последнее время! Да и весь Краснохолмский штаб Ведомства ходил бы в именинниках!.. Фиг вам!

Но, думая об этом, Валентин не ощущал никакой гордости за свое молчание и оправдавшийся риск. Было только стыдно, что он колебался тогда, раздумывал…

Кстати, альманах Ржева все равно, конечно, погорел, потому что публицистика и подполье несовместимы. Но кое-что сказать ребята успели. И к тому же время наступало новое, сделать с редакцией «Свободного голоса» что-то серьезное было уже трудно. Костю лишь обругивали на всяких собраниях, но не прогнали ни из журналистов, ни даже из Федеральной лиги…

4

— Да, я был микробом, — сказал Валентин, упорно глядя в глаза Абову. — Хотя иногда слегка кусачим, но, конечно, не мыслил загрызть акулу…

Абов из-под припухших своих век смотрел на него серьезно и будто даже с сочувствием.

— Но ведь… Валентин Валерьевич… так или иначе, вы полагали, что боретесь с Ведомством, а? Правильно я понял?

— Я не боролся, — зло сказал Валентин. — Что я мог в моем-то положении?.. Бороться, это было… все равно, что щекотать соломинкой паровоз, чтобы сошел с рельсов… Но я старался убрать с пути паровоза тех, кого сумею…

— Это ведь, по сути дела, тоже борьба…

— Что ж… хорошо, если так.

— Тогда можно еще вопрос?

— Валяйте! — Валентина уже бесило от этого спокойного и какого-то простецкого любопытства.

— Я понимаю так, что вы действовали по своей совести, как она велела… Но вы же человек умный, талантливый, с моралью. Вот эта мораль ваша, она не попадала в противоречие? Вас, когда… на работу брали, вы же наверняка давали подписку не действовать во вред Ведомству… Это, конечно, не присяга, но все-таки… А вы, значит…

— Метод, с помощью которого меня «брали на работу», — с расстановкой произнес Валентин, — уже сам по себе развязывал мне руки. А кроме того… если бы мне доверяли, тогда и можно было бы требовать «преданного служения». А то ведь…