Сказки Леты, сборник рассказов - [48]

— У-у, какая!

— Это наша кошка, — сказала мама.

— Как наша? И давно?

— Нет, но — наша.

— Ага, и уже из моей любимой миски ест. Мам, мы же договаривались, если заводить, то — сибирского кота. Чтобы с котятами не было проблем. Помнишь?

— Помню, — согласилась мама. И повторила, — это теперь наша кошка. Она к нам пришла. Зовут — Катя.

И ушла на рынок.

Блонди махнула рукой и смирилась. Кошка действительно была хороша.

Ночевала Катя в семье. Всем понравилась.

А на следующий день, когда Блонди была дома одна, Катя ушла. И пропадала несколько часов.

Высунувшись в кухонное окно на требовательное мяуканье, Бло глянула в палисадник и застыла.

Катя стояла среди растрепанной зелени и смотрела на Блонди. В зубах она держала задушенного белого попугайчика.

— Катя, — растерянно сказала Бло, ухватившись за подоконник вспотевшей рукой. И чуть расслабилась, увидев желтые перья на вывернутом крыле. Не Снежок.

— Катя, ты что, с ума сошла? Уноси немедленно, пока никто не увидел!

Катя еще мяукнула сквозь мертвое тельце, повернулась и скрылась в кустах.

«Я теперь — ваша кошка!», — так поняла Блонди.

Вечером Катя уютно сидела на коленях бабушки Нины и мурлыкала, заглушая телевизор.

МАДАГАСКАР ДЛЯ ДВОИХ

— Лерка! — закричала бабушка из летней кухни.

Лера заерзала шортами по круглому стволу старого абрикоса, обернулась. Уперлась ладошками в лощеную древесину около голых бедер. Жаркий ветерок пузырил занавеску на распахнутой двери. Иногда хлопал ею беленую стенку. Изнутри гремели кастрюли. Что-то шипело и пахло горячей едой. Мясом. Жарко, невкусно.

— Иди есть! Иди, борща налила уже.

— Я не хочу борща. Компоту налей, ба.

— Компот не еда, иди ешь.

Бабушка возникла в дверях и тут же получила занавеской по распаренному лбу. Чертыхнулась. Задрала голову и посмотрела на абрикос. Огромное дерево наклонилось и почти легло кроной на шиферную крышу сарая. Верхняя полоса ствола давно потеряла кору, — по дереву, как по лесенке, лазили на крышу несколько поколений детей.

Лерка сидела высоко над крышей, свесив загорелые ноги. Бабушке были видны растоптанные шлепки, висящие почти отдельно от пыльных ступней внучки.

— Ты одна там? — бабушка вытянула шею и попыталась разглядеть выгоревшую русую Леркину голову.

— Одна, — вредным голосом крикнула внучка. Хихикнула. Сверкнула темными глазами на Колю. Коля подобрал опущенную было ногу. Насупился. Лерке весело, а он будет краснеть потом, как маленький, если бабка застукает. Ну да, залез по стремянке со стороны своего огорода. Так, сидят же просто, ничего не делают. Что такого? А получается, вроде как виноват. А — ничего такого.

Коля скосил глаз на тонкую шею девочки, на отставший воротник выгоревшей рубашки в мелкий цветочек. Покраснел, увидев, как отошла безрукавая пройма, показав сгиб подмышки и маленькую грудь. Совсем маленькую, лифчик не на чем носить. Но — острый сосок, темненький, упирается в ткань рубашки изнутри. И не поймешь — нравится ему или не нравится так. Вон, позавчера, Надька с ними ходила на море. Купалась в одних трусах. Визжала. Их трое, она одна. Ей нравилось, все лезли ее топить, за грудь хватали, а у нее большая грудь, круглая. Трясется, прыгает, вокруг сосков кожа аж прозрачная, так натянута от тяжести. Голубая почти. Тоже непонятно, вроде должно быть кайфово, он за талию ее схватил, скользкая, вырывается, — повернулась и упала на него, на руки прямо грудью, хохочет. И балдеж, но какой-то сознательный, от мыслей — «вот телка голая почти». А голубое это — брезгливо как-то. Геныч тогда его оттолкнул, типа, мое, руки не распускай. И утащил Надьку в кусты. Коля с Никусом полчаса сидели на жаре, ждали, пока они там елозили. Надька хихикает, Геныч бормочет что-то. Если б Геныча не было, Надька, может, с Никусом ушла бы тискаться. Геныч говорит, она ему дает. Кто его знает, может и дает, Колька их не проверял. Надька как бы общая — то с одним ходит, то с другим. Разговоров полно и Колька даже верил почти. А когда сам подкатился к ней, она зашипела, как змея. И снова в толпу и снова ржет. Он тогда подумал, может, она просто дура такая — поржать и потискаться на людях. А остальное — разговоры только. Кому охота признаваться, что тебя отшили.

— Ты о чем думаешь? — Лерка покачала ногой. Шлепок сорвался и громко упал на белесый шифер. Заскакали крошки по желобкам — вниз, вниз…

Лерка потянулась, сорвала зеленый абрикос и пульнула его вслед каменным крошкам.

Зеленый шарик с оранжевым бочком крепко стукнулся и высоко запрыгал в темную глубину двора.

— Ну, быстро, не готовься, о чем?

Колька покраснел:

— Так.

— Ага, гадости всякие, да?

— Почему сразу гадости?

— А у меня брат на три года старше, я знаю. Они как соберутся в комнате, так и терок — только про баб. Слушать противно — телки-телки-этому дала-этому не дала… Мама говорит, возраст такой, гормоны.

— Больно умная у тебя мама! — Колька отвернулся и сплюнул в сторону своего двора, на грядки с буряками.

— Умная. И плюешься ты от этого. У вас в организме сейчас бурная перестройка идет и повышенное слюноотделение. Вот и харкаете, как верблюды. Так что, знаю я, о чем ты думал. Думал, наверное, что я лифчик не ношу.