Сказки Гореловской рощи - [9]

   —  Расскажу я вам, братцы, про сына медведицы Авдотьи медвежонка Ивашку.

И стал рассказывать:

«Охота была Ивашке рыбки поесть, да не было у него охоты в речку лезть. Идет он по берегу, смотрит — забрел по колено в воду медвежонок Илька и ловит рыбу. Много уж наловил, целую горку.

Обрадовался Ивашка, и к нему:

   —  Поделимся, Иля, по-братски. Ту рыбку, что на берегу лежит, я возьму, а ту, что еще в речке плавает, ты бери. Тебе, правда, больше досталось, да ладно, я не жадный. Пусть так будет.

И оставил медвежонка Илю без рыбки. Поплакал медвежонок да с тем и домой пошел.

На другой день наловил Иля опять рыбки. Только есть приготовился, а Ивашка выходит из-за куста. Он все утро за ним прятался, ждал, когда наловит Иля побольше.

   —  Поделимся, Иля, по-братски. Ту рыбку, что на берегу лежит, так уж и быть, я возьму, а ту, что в речке плавает, ты бери. Тебе, правда, больше досталось, да ладно, пусть так будет, я не жадный.

И опять оставил медвежонка Илю без рыбки. Поплакал Иля да с тем и пошел домой.

На третий день снова наловил себе Иля рыбки. Только есть приготовился, а Ивашка выходит из-за куста. Все утро прятался за ним, ждал, когда наловит медвежонок побольше.

   —  Поделимся, Иля, по-братски. А в это время из-за другого куста вышли Мишу с Машутой да еще трое медвежат. Прослышали они, что Ивашка малыша обижает, и пришли.

   —  Верно, Ваня, — говорит Мишук, — по-братски жить надо. Ты давай полезай в речку рыбку ловить. Ту, что поймаешь, мы съедим, а что в речке останется, твоей будет. Мы не жадные. Еще чего придумали, — проворчал Ивашка и пошел было домой.

Но медвежата сгребли его и кинули в воду.

   —  Лови. И пока не накормишь нас, домой не пойдешь.

Посмотрел на них Ивашка и чуть было не заплакал от злости — пятерых медвежат досыта накормить, это сколько же надо рыбы поймать. Но делать было нечего, начал Ивашка ловить.

Поймает рыбку, выкинет на берег. Съедят ее медвежата, похвалят:

   —  Молодец! Это по-братски. Давай, давай. Ты ловишь, мы едим, совсем это по-братски. Давай, давай.

И давал так Ивашка до самого вечера, пока не накормил всех. Наелись медвежата, Иле в сумку наложили. Сказали:

   —  Вот теперь, Ваня, ты можешь и себе поймать. Мы не жадные.

—Нет уж, хватит с меня, досыта наловился, — сказал Ивашка и побрел домой».

Все время, пока рассказывал барсук свою сказку, Ивашка ерзал под березой, глаза ото всех прятал, выкрикивал :

   —  И не сказка это вовсе, а быль настоящая.

А Мишук посмеивался над ним, локтем подталкивал:

   —  Как он тебя, Ваня, а!

   —  Это из-за вас я в такую историю попал. Из-за вас.

Над Ивашкой подтрунивали, а барсук вытер пот со лба и поднял лапу.

   —  Тише, я дальше говорить буду.

Показалось Фильке, что придвинулась Лиса к медведю Лаврентию. И Филька заволновался: как бы не утащила она узелок с ужином. Медведь Лаврентий за ним совсем не смотрит. Беда может случиться. Пирог выиграешь, нет ли, а свой ужин всегда иметь надо.

И Филька тряс над головой лапой:

   —  Тише, да тише вы, я говорить буду. Третья моя сказка называется «Дичок».

   —  Это про Бурундучка, что ли? — подал голос медведь Михайло. — Ну его к лешему, еще на такого сказки тратить. Слезай с кургана.

   —  А ты если сам провалился, так и другим теперь рассказывать не даешь?

Это сказала медведица Матрена. Медведь Михайло насупился, ничего не ответил ей.

И все так и забылось бы, если бы не заяц с Рыжими Усами. Повернулся он к медведю Михайле и сказал:

   —  Болит сердечко, Михайло Иваныч?

И закачался Маняшин курган от смеха. Не смеялся только Бурундучок на сосне. Глядел он на всех мрачно и мрачно ворчал:

   —  И чего смеются? Ведь ничего же смешного нет.

Заяц оглянулся на медведя и прыснул в ладошку. Медведь Михайло наклонился к нему и крутнул за ухо. Заяц так весь и скривился. Сидел после этого и ругал самого себя:

   —  Дохихикался.

А Филька между тем рассказывал:

«Жил в роще Бурундук. И зиму и лето носил шубу в полоску. И ни разу никто не видел, чтобы он смеялся. Хмурым всегда Бурундук был. Глядел на всех исподлобья. И звали его все Дичком.

Так и прожил Бурундук свою жизнь и ни разу не улыбнулся. Состарился. Ходит по роще все в той же шубе в полоску и все такой же хмурый. Дичок и есть Дичок. А однажды бежит мимо его домика Белка и слышит — кхи-кхи, за дверью Бурундучка.

Так и всплеснула Белка лапками:

   —  Батюшки! Бурундук смеется.

Заглянула к нему в окошко и видит: держится Бурундук за грудь и кхикает:

   —  Кхи-кхи.. Сюда! Сюда! — закричала Белка. — Идите поглядите : наш Дичок смеется.

Слетелись на ее крик птицы, сбежались звери — всем интересно посмотреть, как Бурундук смеется. Все-таки прожил целую жизнь и ни разу не улыбнулся.

Столпились у домика Бурундука. В окошки заглядывают, в двери лезут. А Бурундук держится за грудь лапками, глаза подо лбом у него, кхикает:

   —  Кхи-кхи-кхи. Белка даже за плечо его потрясла. Сказала:

   —  Нам, конечно, приятно видеть, как ты смеешься, но ты не смейся так глубоко, а то еще задохнешься.

Глянул на нее Бурундук слезящимися выцветшими глазками и говорит:

   —  Ас чего это ты взяла, что я смеюсь? Я и не смеюсь вовсе. Я кашляю.