Одни молили Господа о спасении, другие о победе, третьи шептали, не разбирая слов, четвёртые и вовсе без слов — среди таких-то молитв и была молитва купца Джабраила. Он с трудом сдерживал испуганного коня: едкий, густой и чёрный дым, валом валивший из окон и дверей казарм, крики людей, звон сабель, истошные вопли, приказы и свист стрел, толпа с коптящими пламенниками, вооружённая, чем попало; рассыпанные среди них воины Асиньоны, строй христиан там, далеко, где улица завалена горой утвари и хлама; ржание, визг, плач… Джабраил понял, осознал вдруг с острой болью, защемившей сердце и велящей слёзам катиться из глаз, что он купец. Или поэт, если звёзды добры к нему, а женщины прекрасны. Но ни воином, ни убийцей Джабраил не был, а если что и происходило в Асиньоне этой ночью, так война и убийства.
Вдалеке, на том конце улицы, которую всё ещё держали христиане, началось какое-то шевеление. Вперёд выдвинулись всадники: так далеко, что конь переднего из них едва не касался грудью копий защитников. Ширококрылой птицей, морской чайкой бился над всадниками белый стяг. Шум битвы притих, усталые бойцы вслушивались, стараясь разобрать произнесённые слабым голосом слова, вглядывались, стараясь разглядеть сквозь дым лицо говорившего. Зрение Джабраила было не острее зрения других, и глаза его так же слезились от дыма, как у прочих, но он первым узнал Альхима-ибн-Зафарию, низложенного наместника Асиньоны: оттого, наверняка, что не раз проводил с ним в беседах и спорах долгие вечера.
Но сложно было узнать в сутулом старике со всклоченной бородой и испуганным голосом гордого и величавого наместника Асиньоны. Старик говорил, и ветер порывами доносил его слова: его светлость простит вас… милостью небес… сдаться христианам… проявить смирение…
Джабраил будто был пьян, и вдруг очнулся, протрезвел, и похмелье навалилось на него тяжёлой горечью. Он видел, как взметнулась возмущённая толпа, как отпрянули рыцари, оставляя перепуганного Альхима-ибн-Зафарию в их руках. Джабраил пытался пробиться к нему, но конь не слушался, тогда он спрыгнул и побежал, спотыкаясь, отталкивая людей. Он слышал безумные крики: «Нет» — кричал он сам, в отчаянии, «Остановитесь! Опомнитесь!», но его не слышали, и он не мог пробиться к Зафарии, и только вскрикнул, надрывно и горько, как раненая птица, когда над толпой взметнулась поднятая на копье голова с белой, растрёпанной бородой.
Джабраил обхватил собственную голову руками, зажимая уши, закрывая глаза, он бежал прочь с этих улиц, а перед взором его была одна только голова старика Зафарии на копье, с обкромсанной шеей, с белками выкаченных от страха и боли глаз.
Пока же герцогиня и паладин метались по Асиньоне, отчаянно разыскивая герцога, тушил вспыхнувшее пламя пожара его преосвященство епископ Жан де Саборне. Сжав высокие виски тонкими белыми пальцами он, выслушивал донесения и отдавал приказы. Его глаза были прикрыты, щёки горели алым, лихорадочным румянцем, он слушал молча, говорил быстро, отрывисто и тихо. Жан то садился в кресло, то вскакивал вдруг и принимался кружить вокруг стола, на котором была расстелена большая пергаментная карта Асиньоны. Карта была столь велика, что не уместилась на одной шкуре, и потому состояла из двух частей. Изящным почерком начертаны на ней были названия площадей и улиц, и епископ то и дело бросал на неё взгляд.
Теперь его приказов слушались безоговорочно, но только подходили за благословением.
— Сэр Реджинальд, пробейтесь сквозь заслон на Свечной улице, — тонкий белый палец скользил по пергаменту, указывая путь. — Вы обойдёте разбойников с тыла, и ударите в подходящее время. Идите.
— Благословения, ваше преосвященство! — попросил высокий горбоносый рыцарь с покатыми плечами и высокомерным взглядом серых глаз.
— Благословляю тебя на бой, сын мой, — отвечал Жан, словно против воли протягивая руку, и надменный сэр Рэджинальд согнулся дугой, чтобы коснуться губами епископского кольца.
— Сир Гийом де Римо, на восток, по Малой улице, на Базарную. Башню держал сир Фернан де Лиз со своими стрелками, пробейтесь к ним, мы не можем себе позволить оставить их в окружении.
— Благословения, ваше преосвященство!
И вот уже седой старик с вислыми усами и вечно грустным взглядом лобзает перстень, а Жан словно опять застыл, замер, только чуть подрагивали пальцы, нервно прижатые к вискам.
Когда в покои, где собрались вместе с епископом знатные рыцари, шумно ввалились стражники, несущие под руки избитого бродягу, а с ними сир де Крайоси и герцогиня Изольда, епископ Жан едва повернул голову в их сторону. Он бросил взгляд на карту, и рухнул в кресло, прикрывая глаза. Единственной приметой, по которой ясно становилось, что он узнал герцога, был быстрый шёпот на латыни: Господи Всеблагой, Сильный, Бессмертный, слава Тебе!
Джабраил бежал и не видел, как герцог Жоффруа вышел к своим воинам. Герцог едва держался в седле, с двух сторон его поддерживали вновь надевшая доспех Изольда и могучий Шарль де Крайоси.
— Его светлость герцог Жоффруа Асиньонский! — выкрикивал Шарль, и голос его разносился по площади, перекрывая шум.
