Сказка - ложь... - [28]

Сижу я довольная, но умаялась – мочи нет.

Ванятка рядом улыбкой белозубой сияет, смотрит гордо, волосы мои украдкой гладит. Братья его зыркают злобно, на меня облизываются, а на жен своих поглядывают с опаской. Ух, ироды… Царевны новоиспеченные тоже глаз с меня не сводят, все деяния мои повторяют, даже захотелось мне проучить кривляк, чтоб неповадно было. Царь-батюшка рядом околачивается, бояре тоже, от послов заморских вообще спасу нет. Хорошо, что кощеичи на красных девок отвлеклись, а то б замучили, скалозубы.

– Вань, налей мне в кубок воды колодезной.

Не прекословит муж мой любимый, делает, как прошу. Ох, и понравится мне замужем, чувствую.

Отпила я немного, остаток в рукав вылила. Да не просто так, а с заклинанием, что учила меня русалка-красавица. Сложный он, язык народа подводного, да красивый как песня. В другой рукав перья да косточки лебединые ссыпала, гостями по всему столу раскиданные. И волошбы добавила воздушной, как учили меня птицы перелетные да крылатая Алконост[16]. Свояченицы мои новоиспеченные переглянулись да и повторили, что я делала… Ну и сами виноваты.

Иван смотрит на деяния мои странные, а в очах улыбка. Что делаю – знать не знает, но верит. Как не любить царевича?

Заиграли гусли-самогуды, запела дудочка-краса, вышла я, раскрасавица, на середину горницы – ручками всплеснула, ножкой топнула и пальчиком тонким мужа маню-призываю. Ванятка очами сверкнул да пошел ко мне. Плавно пошел, по-кошачьи, словно дядька мой, Велес, оборотнем прозванный. Повернулся на носках и глянул мне в глаза – тут-то я и пропала окончательно в этих колдовских омутах…

Ох, и краса Василиса – глаз не нарадуется. Долгий волос снежный, глаза серебряные в пол лица, стан как у березки гибкой, груди как яблочки наливные. А уж движется, как пава! Иван-царевич с ней рядом словно зверь заморский, тигром называемый. Горят очи у обоих, нежность так и плещется, даже трудно рядом устоять. А уж как стали танцевать молодые, так гости и ахнули.

Мягкие движения у царевича, плавные. Не танцует он – живет. Мелькает коса огненная и зелень глаз, пальцы тонкие гладят воздух возле молодой супруги… а она и довольна. Вьется вокруг как цвет-огонек, улыбкой сладкой так и манит. Даже гости очарованы дочкой кощеевой, куда уж Ивану от нее глаз отвесть…

Всплеснула жена молодая рукой белой – брызнуло озеро на пол, растеклось гладью. Камыши зашумели, заплескались рыбешки серебристые. Взмахнула другой – полетели белые лебеди, запели песню нежную, закружились рядом. Одна лебедушка даже к трону подлетела… и царя ущипнула за место причинное, охальница. Не портить ему, горемычному, девок молодых недельку-другую…

Родичи новые на пиру бражничают, девок красных соблазняют… Смотрит Иван на жену молодую – не нарадуется. Хороша Василиса, как солнышко весеннее. Улыбка у ней – цвета краше. И умница, и красавица… ан как снова лягухой зеленой обернется? Неужто и впрямь, Кощей суженую заколдовал?

Как отвернулась Василиса – Иван за порог в свою горницу, будто тянет его что туда. Огляделся, наставления волхвовы вспоминая, да и приметил – вот она, кожа лягушачья. Схватил её, постылую, да и в огонь!

Повалил дым густой с очага, заволокло все вокруг, засмердело. Челядь всполошилась, набежала – что горит, чего тушить? Гости царевы панику развели – вдруг добро горит, пропадает? А жена молодая, как чуяла, на пороге горницы тотчас объявилась…

Сижу я на пиру великом, костерю кощеичей, а глазами Ванятку выискиваю. Куда подевался мой ненаглядный? Ростом он высок, в плечах широк, волосы рыжие – заметный. Ан не видеть ладо моего… Уж не случилось бы чего с моим венчанным… Царь рядом прибаутки бает, ладошку к месту причинному, лебедем защипленному, прикладывает. Царевичи наспех жененные с мордами кислыми сидят, на женушек поглядывают. А вот послы заграничные всполошились чего-то… Гарью потянуло – шкурой паленой. Да противно как…

Забилось сердечко мое, заколотилось в груди, как голубка в силки пойманная. Ох, почуяло беду неминучую…

Стрелой метнулась я в горницу Ваняткину, да не поспела к сроку. Догорала в очаге шкурка лягушачья, верными прислужниками из леса захваченная да назад принесенная. И Ванятка рядом улыбчивый… Радуйся, говорит, Василисушка, не ходить тебе боле в рабстве постылом. Ой, дурень мой, дурень… И ведь как лучше хотел…

Почуяла я, как тело мое белое ветер по крупицам уносит, к дому отцовскому ворочает. Только и успела, что крикнуть: ищи меня в Царстве Кощеевом… А дома уж слезами горькими залилась. И не надо мне слов маменькиных, что найдет, коли любит, и о том, что дороже доставшееся пуще ока ценят…

Наставляли Ивана Царевича ночью глубокой близнецы-кощеичи. Баяли про лес непроходимый, про людей-оборотней, про смерть в яйце… Коня дали справного, меч на крепость проверили да и благословили в путь-дорогу замест отца – царь-батюшка уже почивать изволили.

– Ну что, брат, думаешь, доедет? – подмигнул один, глядя вслед удаляющемуся Ивану.

– Он на нее как кот на крынку сливок глядел, – ухмыльнулся другой, – доедет вестимо.

– Спорим?

***

Как оборвался звук последний, да затих боян, началось в народе брожение великое.