Сказка - ложь... - [18]

Ахнув, Яга поспешно набросила морок. По гладкой женской коже цвета топленого молока зазмеились глубокие морщины и проступили возрастные пятна. Рыжие кудри побелели, будто покрывшись пеплом, а грудь усохла и обвисла. Нос удлинился, превратившись в уродливый клюв, нависающий над подбородком. Женщина удовлетворенно кивнула, укуталась в теплую нежность шали и принялась ждать.

Темное объемное тело избы нависло над землей на крепких столбах, напоминающих куриные ноги. Иван-Царевич зябко поёжился, вспомнив нянькины рассказы и собственные ночные кошмары в далеком голоштанном детстве. Ух!

– Что, замерз? – волк, наоборот, будто даже повеселел, увидев мрачное строение. – Сейчас хозяйка и погреет, и накормит.

– Это в печи, что ли? – прогудоносил Иван.

Насморк был весьма закономерным окончанием этого замечательного дня. Уцепившись за шерсть своего «коня» одной рукой, царевич вытер нос рукавом, чуть не примерзнув к узорной парче.

– Не в печи, а на ней, – хрипло захохотал серый.

Впрочем, это скорее было похоже на полу-вой, полу-рычание. И производило определенный эффект. Жутко.

Вблизи изба оказалась еще страшнее.

– Избушка, избушка… Стань ко мне передом, а к лесу задом…

Именно так поговаривала старая Иванова нянька, пока отец, Царь Додон, не решил, что она распускает слишком много сплетен, и не сварил старуху в молоке. Заживо.

– Ты чего? – озадаченно рыкнул волк, – это же древесные корни, чтобы в половодье не затопило…

Иван пожал плечами.

– Ты еще скажи, что тут не ведьма живет.

– Ну, ведьма, – кивнул серый. И громко крикнул, – Яга, открывай!

Дверь тотчас же заскрипела, будто внутри ждали именно этого оклика. В свете дверного проема появилась сгорбленная косматая фигура. Её крючковатый нос с большой волосатой бородавкой отбрасывал длинную тень, отчетливо выделявшуюся на белоснежных сугробах. Царевича снова переколотило, однако… Из избы шел настолько великолепный аромат свежей еды, что внешность старухи вполне можно было проигнорировать.

– Фу… Русским духом пахнет! – скривилась ведьма, став еще отвратительнее.

– Ну, пахнет, – согласился волк. – В баню бы его…

Иван скромно промолчал. Не далее, как сегодня утром, он отдал дань щам из кислой капусты, на поверку оказавшимся не совсем свежими. Поэтому русский дух определенно присутствовал.

– Ему надо, пущай и топит, – фыркнула старуха.

– Он гость, – ответил серый, – сын царский. Не приучен. Убьется еще в процессе.

– Ладно, – вздохнула бабка. – Но не пускать же его к столу таким.

– Баня, – напомнил волк, стряхивая Ивана со своей спины.

– Твоя правда, – кивнула старуха. – Пошли, что ль…

Проводив Царевича в баню и оставив в умелых руках банного духа, ведьма вернулась в горницу. Теплое волчье тело расположилось в безопасном удалении от жаркого огненного очага. Умные глаза цепко всматривались в женщину.

Морок совсем её не испортил. Быть может именно потому, что он мог видеть сквозь иллюзии, а может потому, что любил её разной, сколько бы обличий эта женщина не принимала. Всегда разная – умная и глупая, тихая и ворчливая, нежная и яростная, она будто являлась его частью, самой первоосновой сущего. Половиной души. И пусть проклятье жгло их обоих, а люди всё больше отворачивались от старых и забытых богов, но она оставалась именно тем спасением, в котором он всегда нуждался.

– Не скоро твой Царевич еще.

В руках Яги появилась длинная курительная трубка. Пальцы женщины, двигаясь по-молодому проворно и ловко, подхватили лучину из горящего чрева печи. В воздухе потянуло сладким травяным дымком. Волк громко чихнул, потерев нос огромной лапой. Слишком мощным был его нюх.

– Прости, – ведьма тотчас же затушила едва затлевший огонек, – я не подумала.

– Сколько у нас? – Пророкотал густой волчий голос.

– Час есть, – Яга пожала плечами. – Я ему кваса на травах оставила и баннику наказала попарить Царевича хорошенько. Привез гостя сопливого…

– Он может помочь, – ответил волк задумчиво, – снять проклятье.

– Думаешь? – с надеждой прошептала женщина.

Зверь кивнул и прилег на бок. Его большое тело заняло внушительную часть пространства, оставив подошедшей Яге лишь маленький пятачок. Впрочем, её это ничуть не смущало. Оставив шаль лежать на полу пушистым комком золотистого цвета, женщина шагнула еще ближе. Она стряхивала собственное колдовство, будто змея – старую кожу, молодея прямо на глазах. Ссохшееся тело заполнилось плотью, кожа стала розовой и упругой, а косматые кудри превратились в россыпь золотых, как солнце, кудряшек. Присела рядом, опустила ладонь в пышный ворот шерсти. Приподнявшись, волк обхватил её лапами и положил огромную лобастую голову на пышную женскую грудь.

– Семьсот семьдесят шесть лет, – проурчал он, – двести семьдесят четыре дня.

– И только один час в год, – прошептала она, уткнувшись в густую шерсть, – единственный.

Комнату залила яркая вспышка желтого света. Тонкая женская рука погладила серые волоски, которые осыпались под прикосновением Яги, как листья с приходом осени, открывая светлую кожу. Морда зверя втянулась, превращаясь в человеческое лицо, лапы вытянулись, став руками и ногами. Плечи расползлись, став в два раза шире женских бедер. Мужчина с легким вздохом потерся о женскую грудь. Его руки обхватили тонкую талию, а почти черные глаза посмотрели вверх, на ведьму.