Сказка - ложь... - [20]

– Я буду ждать, – пообещала женщина.

– Знаю, – твердо ответил волк.

Ни он, ни она еще не знали, что Иван – тот самый, и ждать осталось ровно сто дней…

На этот раз тоже было тихо, да только не диво великое связало людям языки, а горе чужое. Народ русский он-то как? Незлоблив да жалостен. Не осталось злыдней, к чужой беде равнодушных. Даже Демьян украдкой вытирал очи грязноватой тряпицей, а уж внучка ведьмина-то и вовсе разрыдалась. Вот и тут, вроде хают все Ягу да ведьмой кличут, ан пожалели горемычную. Да и волка жалко тоже, чай не год да и не два в шкуре мается…

– Что-то приуныли слушатели мои верные, – Боян тронул струны еще раз, и гусли исторгли из своих глубин жалобное «дзинь».

– Жалко волка серого, – всхлипнула Марья, высказав думы общие. – И Ягу жалко.

– А Ивана царевича тебе не жалко? – вздохнул гусляр, снова тронув струны.

Толпа дружно ахнула, предчувствуя новый сказ.

– А что с ним? – встрепенулась девица, – неужто злое что?

– Так ты не знаешь? – притворно удивился чернявый баенник. – Жинку свою, Василису, потерял. К самому Кощею за ней идет!

– Это как? – удивилась девица. – Кощей женатый же.

– А вот как…

***

Сказ о Царевне-Лягушке да Иване, Царском сыне.

Ну, вот она я. Сижу, квакаю.

Батюшка мой, сильно могучий колдун Кощей-царь, воспитывать дочку решил. Молодец, конечно… да не поздновато ли? Мне ужо, почитай, шестнадцать годков. Совсем в девках засиделась.

Матушка моя, Морана Черная Смерть, супруга любит безмерно, а посему – соглашается с ним всегда. Ну, почти… Только в вопросе замужества моего матушка сказала твердо – только за л юбого, как она когда-то! Батюшка повздыхал, но спорить с двумя бабами не решился, благоразумно удалившись в уголок к домовому, за сливовой настойкой. Ох, и наслушалась я в тот вечер фраз заковыристых! (Бу-бу-бу… уперлась рогом… бу-бу-бу… одна останется… бу-бу-бу… вся в меня!)

Пятнадцать мне было, когда я золотое блюдечко с наливным яблочком… гхм… одолжила. Из сундука с вещами отцовскими. И попросила я, красна девица, показать мне суженого. Вариант меня, мягко говоря, удивил. Показало блюдечко троих сынов царских, Берендеевых. Старший пригож довольно, средний тоже ничего. Младший – заморыш, по углам жмется, на челядь зыркает злобно. Странный.

Шестнадцать мне стукнуло, когда я поняла – Василий, старший сын царский, хлопцем пригожим вырос. Очи – как васильки – синющие. Кудри золотым руном по плечам сыплются, на солнышке жаром так и пышут. Весь в матушку удался, Василису Прекрасную. Батюшка как углядел, что я на него как кошка на кринку сметаны облизываюсь, так за голову и схватился. Застонал страшно, очи к небу заворотил, зубами заскрипел…

В тот же вечер Бабу Ягу позвали, семейный совет устроили. Долго глядели в золотое блюдечко, катали наливное яблочко. И порешили превратить меня в лягуху зеленую, чтоб не натворила я, красна девица, дел нехороших. Братцы мои старшие, близняшки-кощеичи, хихикали злорадно. За что и огребли. Вот.

А с батюшкой мы уговорились. Если выдержу в образе лягушки до восемнадцати годков – вольна буду делать всё, что хочу, и благословение он даст. А уговор – дороже денег.

Превращаться в лягушку – это не больно.

Зеленые искорки пробежали по телу, а потом всё резко увеличилось и изменило цвета. Кажется, был туман, но я не уверена. Устала дико, провалилась в сон…

Жила я в болоте два месяца, потом затосковала. Другие лягушки только квакают да мошек малых едят. Из развлечений – одна старая жаба в рассказчицах. Всё бает, как с гусями на юг летала. Скучно. Решила я перебраться ближе к царскому терему, чтоб на Васю-Васелька хоть изредка издали любоваться.

Хорошо на царском дворе, привольно. Пруд чистый, лебеди плавают, кувшинки цветут. Благодать!

Василий-царевич, змий подколодный, в беседку у пруда всех дворовых девок перетаскал. Смотрела я, горемычная, на поцелуи их жаркие из-под своего куста и думала думы горькие. Я тут лягухой зеленой страдаю, а он, паршивец, любовь мою презрев, с девками милуется?! Пришибу засранца! Только… Василисой обратно стану. Вот.

Приходил и средний сын, Андрей. Такой же статный молодец, как и старший его брат. Тоже девок приводил. У-у-у!

Младший, Иван, прибегал к пруду посидеть в одиночестве. Или книжку почитать. Или мечом помахаться. Он всегда занятие по душе мог найти. Старшие братья постоянно задирали его, но Ваня не злился.

– Ты, рыжий, будто и не наших родителей сын! – смеются оба. Иван сидит, улыбается, а в зеленых глазах обида так и плещет! Мои братья тоже охальники редкие, но они-то только шутят по-доброму, а эти… тьфу…

Почти стукнуло мне восемнадцать, два месяца осталось. Узнала я про милого своего столько, что и не надо мне любви этой боле. Старшие царевичи еще краше стали, девок на прогулку к пруду уже почти снопами волокут. А младший в плечах раздался от прыганий своих с мечом, косу отрастил до пояса, как девка, да чаще с книжками таскаться начал – всё мозги сушит, хотя самому уже девятнадцать годков минуло.

Решила я, что переселюсь обратно, на болото. Вот пройдет два месяца – приеду в терем родной, обниму отца с матерью, братьям по ушам надаю для профилактики… А дальше – думать буду. А замуж… что-то расхотелось. Вот.