Сказка без чудес - [71]

Барановская взяла в руки конверт, который, несмотря на внушительную толщину, оказался неожиданно лёгким.

Воспользовавшись тонким серебряным ножичком для резки бумаги, вскрыла, сунула ухоженные пальчики внутрь.

На ощупь она не смогла определить содержимое. Что-то плотное, шелковистое, но явно не пачки банкнот.

Недоумевая, она вытянула из конверта полоску какой-то ткани, свёрнутой в тугой рулон.

И уставилась на него, остолбенело.

В руках у неё оказался моток георгиевской ленты.

— Вот сука! — выругалась она вслух в адрес мерзавца в чёрном плаще, только что покинувшего её кабинет. — Издеваешься, сволочь?! Тоже мне, патриотку нашёл, б…ть!

Но ничего поделать она не могла. Слишком в высоких сферах, как стало понятно ей, обитал этот красноглазый проходимец.

И просьбу его по поводу этого… как там, пёс его побери… ну да, Дымокурова, исполнить придётся.

25

А Глеб Сергеевич в это время как раз очнулся только-только после пережитого ночью кошмара; с бьющимся сердцем и липким потом на лбу приходил в себя, проснувшись на роскошной кровати.

За окном, раскрытым настежь, совсем рассвело, солнце, похоже, вползало в зенит, указывая на полдень, и в его жарком сиянии ночные ужасы отставного чиновника представлялись дурным сном, привидевшимся вследствие усталости или, к примеру, переедания.

Услышав какой-то шум, Дымокуров скосил глаза в сторону входной двери. Там, на пороге спальной, стояли Василиса Митрофановна и Еремей Горыныч. В этот момент они не смотрели в сторону почивавшего родственника, а потому Глеб Сергеевич услышал часть разговора, явно не предназначенного для его ушей.

— Как ты думаешь, он его не укусил? — озабоченно спросила тётка.

— Нет, — успокоил её домоправитель. — То ли не успел, то ли другую цель преследовал. Нам с тобой, например, досадить. А может, он тоже в Глебушке кровь нашу почуял, и решил, пока тот в силу ещё не вошёл, шмякнуть его о землю… Как говорят у них, у людей, — нет человека, нет и проблемы…

— Ты-то как? — участливым тоном поинтересовалась Матрёна Митрофановна. — Не мальчик, чать… Небось, после трансформации каждая клеточка тела болит?

— Терпимо, — с пренебрежением ответил Еремей Горыныч. — Надо же! Лет сто уже не летал, а понадобилось — преобразовался в секунду…

Так и не уловив сути этой беседы, Глеб Сергеевич зашевелился, со стоном сел на кровати. Улыбнулся вымученно родственникам:

— Здрассьте… Доброе утро! — а потом добавил жалобно. — Всю ночь кошмары снились. Даже летал во сне!

— Растёшь! — лучась улыбкой, заметила тётка. — Поверье такое есть. Человек летает во сне в те минуты, когда растёт.

Дымокуров окончательно пробудился. Вспомнив давешний ночной разговор, возразил сварливо:

— Да куда уж мне расти, пенсионеру-то…

Василиса Митрофановна покачала участливо головой:

— Эх, Глебушка, ничего-то ты про себя не знаешь пока… — и добавила совсем другим тоном, энергично и требовательно, будто сержант новобранцу. — Ну, хватит валяться, племянничек. Подъём! Пора завтракать… точнее, по времени-то, уже обедать!

С этими словами оба визитёра покинули спальную, предоставив Глебу Сергеевичу возможность откинуть, наконец, душное одеяло, и начать одеваться.

Обедал он, сидя на своём привычном месте, в то время как во главе стола, на стуле красного дерева с резной высоченной спинкой, воцарилась Василиса Митрофановна.

Еремей Горыныч, несмотря на вполне дружеские, на короткой ноге, как успел понять Дымокуров, отношения с настоящей хозяйкой усадьбы, стоял поодаль, изображая готовность немедленно вступить в дело — подать, подлить, пододвинуть очередное блюдо.

Марья-искусница тоже изображала прислугу, и металась запалено от булькающей, шкворчащей на разные голоса кухонной плиты в столовую, уставляя и без того ломившийся стол всё новыми, с пылу-с жару, яствами.

Так что обедали тётушка и племянник вдвоём, храня тягостное, нарушаемое лишь позвякиванием серебряных приборов о дно тарелок, молчание.

Неожиданно Василиса Митрофановна, сохранявшая на протяжении всей трапезы барственную осанку, вкушавшая неторопливо и чопорно, повернув слегка голову в сторону домоправителя, предложила:

— А налей-ка ты, голубчик Еремей Горыныч, нам по рюмке доброй настойки. Той самой, что баба Ягода на целебных кедровых орешках сработала. Нашему Глебушке, после всех пережитых волнений, в самый раз будет. Да и я чуток пригублю…

Крепкая, обжигающая рот и горло настойка, которую щедро налил Дымокурову в объёмистую, со стакан, пожалуй, серебряную стопку домоправитель, подействовала на отставного чиновника самым благоприятным образом.

Окончательно отступили ночные страхи, солнце в распахнутом настежь окне засияло ярче, колыхавший тюлевую занавеску ветерок приятно овевал разгорячённое вкусной, сытной и здоровой пищей лицо, птички в палисаднике защебетали громче, мелодичнее и веселее… И вообще, пребывание здесь, на свежем воздухе, в имении, показалось Глебу Сергеевичу не таким уж тягостным и бессмысленным, стало походить на захватывающее приключение, вносящее приятное разнообразие в его предшествующую, размеренную и скучную, в общем-то, жизнь…

— Ах, а погоды-то какие стоят расчудесные! — уловив безошибочно перемену в его настроении, воскликнула Василиса Митрофановна. — Пойдём-ка мы с тобой, Глебушка, по бору прогуляемся. Животы… хе-хе, после сытного обеда слегка растрясём…