Скажу, что упал с моста - [5]

— Середина зада на высоте четырех футов, — шепотом сказал Альбрехт, — значит, полный рост восемь.

— Не может быть, — возразил я, — Я бы тогда видел его. Может быть, он горбатый?

— Или бегает согнувшись. Неважно. Целим с разбега на полтора фута над задом. Там должны быть почки. Ниже тазовый сустав, выше ребра.

Я кивнул и перехватил копье. Все-таки, не зря художники анатомию учат.

Мы выставили копья, разбежались и молча, без боевого клича, атаковали спину чудовища.

И промахнулись. Копья пронзили листву, а мы с разбега врезались в необхватный зад.

Задев плечом бедро зверя, я с разбега проскочил вперед и обнаружил, что никакой это не двуногий тролль, а четвероногая скотина, причем очень длинная и толстая, похожая на здоровенную свинью, у которой спина прогибается как у коровы. «Всего-то кабан-переросток или бык-переросток, — подумал я. — Никакое это не сказочное чудовище и даже не хищник». Вот все, вроде бы, и объяснилось. Вепрь-секач или матерый бык-производитель запросто могут как растоптать человека, так и проткнуть ему живот. У трусливых местных крестьян шансов не было, но против двух копейщиков что кабан, что бык — просто жаркое на ножках.

От толчка зверь пробежал несколько шагов и повернулся налево, в сторону Альбрехта, а я, воодушевившись, что загадка так просто разрешилась, воткнул копье кабанобыку в бок, под ребра.

Это был второй за день поучительный пример, что оружие надо точить. Копье вошло в зверя не больше, чем на ладонь. Он дернулся, выдернул копье у меня из рук и побежал вперед, поворачивая уже в мою сторону. Теперь я увидел Альбрехта, который стоял с чрезвычайно глупым видом, опустив копье, выпучив глаза и открыв рот.

— Коли его! — заорал я, вытаскивая топор из петли на поясе.

И тут я сам остолбенел, увидев морду этой скотины. К короткой толстой шее Творец приделал угловатую морду, похожую на камень, а на носу зверя красовался огромный острый рог. Даже два, но второй маленький, на переносице.

— Матерь божья… — я чуть не сел где стоял.

Альбрехт, надо полагать, как человек ученый, знал, что в мире существуют носороги (а как еще эту скотину назвать), поэтому пришел в себя довольно быстро и уколол зверя прямо в задницу. То есть, в хвост.

Носорог дернул задом и издал странный звук, из которого мы без слов поняли, что ему больно, и он очень недоволен.

— Якоб! — закричал Альбрехт. — Не стой!

Он уже видел, что мое копье торчит в боку носорога, и примеривался воткнуть свое в тот же бок.

Я повернул топор клювом вперед, в последний момент отскочил от набегающего зверя и ударил его в глаз. То есть, туда, где, по моему разумению, должен был находиться глаз, если бы это был кабан или бык. Попасть-то я попал, куда целился, но в последний момент увидел, что у носорога глаза посажены ниже, а повернуть топор уже не успел.

Альбрехт тоже не рассчитал свой удар, зверь рванулся слишком быстро, и копье попало ему не в живот, а в окорок, скользнув по шкуре. Альбрехт упал, как оказалось, на счастье. Я тоже упал, и тоже не специально, запнулся о свое же копье, которое волочилось по земле за зверем.

— Лежи! — крикнул я, прижимаясь к земле.

Носорог, хотя и бегал быстрее ожиданий, останавливался и поворачивал не лучше быка. Еще бы, такая длинная тяжелая туша. Когда он повернулся в нашу сторону, мы замерли, прижавшись к земле.

Носорог был от нас всего в полусотне шагов, но не мог нас найти. Он злобно фыркал, принюхивался и вертел ушами. Понемногу успокоившись, он подошел к дереву и почесал раненый бок. Мое копье выпало из раны на землю, но крови я не заметил. Похоже, я всего лишь проткнул ему подкожный жир.

Снова застонал Гагаганс. Носорог повернул в его сторону сначала уши, потом голову, потом повернулся весь и сделал несколько неуверенных шагов. Крестьянин заорал что было сил, и, наверное, пошевелился, насколько это выполнимо с разорванным животом.

Огромный зверь наклонил голову и рванулся к нашему товарищу с такой скоростью, как будто выстрелился из арбалета. Даже собаки не разгоняются так быстро.

Я приподнялся и увидел, как длинный рог ударил несчастного в щеку, а четыре короткие ноги пробежали по бедняге, раздавив его насмерть. Краем глаза я увидел, что Альбрехт шевелит губами и крестится. Но смотрел он не на носорога. Шагах в ста от покойника из кустов вышел волк.

Да поможет нам святой Бертольд! Этот носорожище бегает по лесам, злой, как черт…

— Епитимью наложу!

— Виноват, а как еще сказать?

— Злой, как собака, или как волк, или как сборщик налогов, или как теща, или как ветер на перевале. У тебя в жизни мало злого?

— Налоги меня не разоряют, собака у меня добрая, а тещи и вовсе нет. Ты уж посчитай, пожалуйста, этот хлеб за епитимью и отпусти мне грех чертыхания.

— Хороший хлеб, вкусный. Отпускаю. Давай дальше.

Бегает он, значит, по лесу, злой, как доппельсолднер[2] в первом ряду, и убивает всех людей, кого встретит. Но не ест. А за ним бегают волки и едят трупы. Только за эту ночь с подачи носорога к волкам попала семья крестьянина и наши мулы, а где-то между дорогой в деревню и нашей стоянкой остался труп егеря Вилли, который волки к утру даже укусить не успели, потому что из двух мулов им получился королевский пир на всю ночь.