Скажи «Шалом» - [3]

Куда хочет собачка

Цвиньи, это уродливое дитя монгольских степей, я обнаружил одним морозным утром в нашем тогда еще весьма ухоженном саду.

Было едва ли пять утра, время, когда большинство людей еще спит — за исключением политиков, которые должны вставать очень рано, поскольку иначе колесо истории без них никак не крутится. В этот пасмурный утренний час я услышал за окном тихое, жалобное повизгивание. Я раздвинул шторы и посмотрел заспанными глазами наружу. Посреди моего — я повторяю: тогда еще очень ухоженного — сада я увидел очень маленькую собачку, которая своими очень маленькими лапками взрыла весь сад и с очень большим аппетитом пожирала выдранную траву. Собачка была не только очень маленькая и очень белая, но и относилась к какой-то очень неопределенной породе и была совершенно не в состоянии координировать между собой все свои четыре ноги.

Я хотел было снова задернуть шторы, чтобы плюхнуться назад, в теплую постель, но самая лучшая из всех жен уже проснулась и спросила:

"Что там?".

"Собачий щенок", — ответил я, едва ворочая языком.

"Живой?"

"Да".

"Ну, так впусти его".

Я открыл дверь в сад. Очень молодая собачка вбежала в нашу спальню и тут же пописала на красный ковер.

Тут я должен заметить, что весьма неохотно разрешаю мочиться на свой ковер. Потому я взял эту белую скотину в охапку и выдворил ее обратно в сад. Моей тихой надеждой было, что Он, питающий птиц лесных, позаботится и о собачках садовых. Но Он не позаботился. Зато собачий визг и скулеж усилился многократно, вследствие чего из соседского дома выскочила в ночной рубашке г-жа Камински. Надо сказать, что вид г-жи Камински в ночной рубашке был не из приятных, а уж что она при этом выкрикивала, лучше вообще опустить. Однако все сразу изменилось, как только ее взгляд упал на причину утренней побудки. В весьма радужных выражениях г-жа Камински попыталась убедить нас, что нам непременно следует взять на воспитание это крошечное существо. Она не упустила ни одной мало-мальски известной ей детали, в частности, что собака является очень верным животным, и не только верным, но также мудрым и честным. Можно даже, откровенно сказала г-жа Камински, откровенно сказать: собака — лучший друг человека, даже может быть больше правительства.

— Но если это так, г-жа Камински, — позволил я себе вмешаться, — почему бы вам самой не взять на воспитание это крошечное существо?

— Я что, сумасшедшая? — отбила любительница собак. — Или у меня своих забот не хватает?..

Вот так и получилось, что мы взяли на воспитание эту очень маленькую и очень молодую собачку. Немедленно был созван семейный совет, и после коротких дебатов между моей женой и мной было решено дать этой очень молодой и очень маленькой собачке имя Цвиньи за ее уши в крапинку, а может, потому, что так ее назвали бы где-нибудь в монгольских степях, а может, и по какой иной причине, я уже не помню.

Цвиньи чувствовала себя у нас, как дома, и быстро засела в наших сердцах. Кормить ее было легко, потому что она пожирала все, что оказывалось в пределах ее досягаемости: кнопки, шпагат, наручные часы, все. К тому же она повадилась таскать нам из соседского сада всякую падаль. Этим она демонстрировала нам свою трогательную привязанность, и помахивала своим коротким хвостиком всякий раз, когда мы ее окликали, словно видела в наших руках венгерскую салями. В удивительно короткий срок она научилась слушать мои приказы. Вот вам примеры:

— Сидеть! (Цвиньи настораживает уши и лижет меня в лицо).

— Барьер! (Цвиньи чешет себе живот).

— Лапу! (Цвиньи не шевелится).

Я мог бы привести тут еще целый ряд примеров, но и из этих ясно, что Цвиньи была совершенно не дрессируемой, не воспитуемой и механически слушающей собакой, стало быть, независимым, самостоятельно думающим живым существом.

Жаль только, что она постоянно писала на ковер. Она писала постоянно, и только на ковер. Почему? Понятия не имею. По новейшим изысканиям глубин психологии известно, что злополучные привычки восходят к травматическим происшествиям в детстве, или даже еще раньше. Может быть, Цвиньи появилась на свет где-нибудь на маковом поле, и потому вынуждена писать всякий раз, как увидит красный ковер, за который, между прочим, я отдал целое состояние. В общем, причина так и осталась неизвестна, а пятна остались пятнами.

Но я не хотел мириться с Цвиньиной особой привычкой отправлять свои надобности и стал проводить с ней хорошо продуманную воспитательную работу:

— На ковер мочиться запрещено, — говорил я ей медленно и отчетливо, назидательно поднимая палец. — Запрещено, слышишь? Запрещено! Фу! — И с каждым повторением мой голос становился все строже, а палец все выше. С другой стороны, я осыпал ее всяческими похвалами, ласками и лакомыми кусочками, если она хоть раз по ошибке совершала свое дело на клумбе, которая тогда еще выглядела ухоженной, прежде чем под воздействием быстрорастущих зубов Цвиньи перейти в дикое состояние. Вероятно, Цвиньи вывела из всех моих разнообразных усилий лишь то заключение, что это двуногое, то раздраженное, то ласковое существо, с которым ей приходится иметь дело, очень уж капризное. Кто их разберет, этих людей…