Скажи мне, мама, до... - [21]

— А ты? Разве ты чего-нибудь боишься? — удивился Николай Иванович. — Вот бы уж никогда не подумал! Ну, ладно, в классе, помнится, ты был не самым рослым учеником. А теперь-то? Ты ведь можешь, как говорится, одной левой…

Алик в ответ рассмеялся, перебив друга:

— Чудак ты, Коль! Неужели ты и впрямь полагаешь, что страх связан со слабостью? Разве сила сделала кого-то бесстрашным? Нет, страх — это нечто внутреннее, иррациональное, он всплывает из потаенных глубин в самый неподходящий момент. И вся твоя сила превращается в прах, ты теряешь над ней контроль.

— Чего ж тут иррационального? Ты догадываешься — кто. Ты знаешь примерно — как. И вдруг — иррациональное? Не понимаю.

— Черт его знает, — задумался Алик. — Так-то оно так, а все равно — не по себе как-то. Будто за тобой из прошлой жизни пришли. Все уж давно отгорело, и ты позабыл, расслабился… Вроде как сидишь себе мирно с удочкой, ловишь рыбку, а тут вылезает на берег рак и свистит на всю округу, и тебе уже не до рыбалки. Понимаешь? Не должно быть такого, а происходит!

— А тебе не кажется, что кто-то хочет опять вернуть тот страх, тот, прежний. Понимаешь, о чем я?

— Ну, знаешь ли, — Алик в недоумении развел руками. — Конечно, если глядеть с общей, с философской точки зрения…

— А почему бы и нет? Кто не дает? Взгляни именно так. Вспомни свои ощущения лет эдак пятьдесят назад: это нельзя, то нельзя, и непонятно почему. Никто не объясняет. Все будто воды в рот набрали. — Николай Иванович задумался, уткнувшись взглядом в тропинку, и, помолчав, продолжил: — Страх — великая вещь. С помощью страха очень легко управлять. Особенно, если по-другому не получается.

— Ну, ты хватил! Так мы с тобой бог знает куда залезем!

— Это не мы залезем, это страна залезет. Или уже залезла… или затащили. Этот твой полковник, он же не один такой, у кого крыша потекла. Это же частный случай в рамках общей тенденции. Просто его вовремя никто не прищучил, а может даже, и не захотел, а теперь и вовсе лелеет.

— Так и меня, по твоей логике, никто не прищучил, я-то такой же! — перебил Алик.

— Ты исполнитель, чего с тебя взять? — отмахнулся Николай Иванович. — Да ты и не у дел нынче!

Алик на мгновение задумался.

— Нет, Коль, ты передергиваешь. Тот большой страх здесь ни при чем, и ты эти страхи не родни. Там действительно гениальный режиссер работал. Тайна была, согласен, но тайна совсем особого рода: спите, мол, спокойно, граждане, вас это все не касается. Такая вот забота была отцовская. А подразумевалось при этом, что граждане все равно через шторы станут подглядывать: за кем там нынче приехали? — Он как-то лукаво взглянул на Николая Ивановича и продолжил: — А тут иное, тут вроде как внушить хотят: а никакого убийства и не было. Сердечный приступ, отек легких, так, естественная убыль.

Уже на станции Николай Иванович вновь попытался расколоть друга на предмет его решения.

— Может, все-таки расскажешь, Алик, что вы там такое задумали?

И опять получил недвусмысленный отказ — друг умел быть твердым.

В электричку Николай Иванович сел раздраженный. И место ему досталось на солнцепеке, и напротив уселся какой-то неопрятный тип, и вообще… Конечно же он понимал Алика: его тайны — страшные тайны, за ними кроется смерть. Умом понимал, а в сердце кипела обида — друг называется! Невольно вспомнилось, как впервые Алик пришел к ним в класс: щупленький, с голодными глазами какого-то затравленного зверька, он долго не мог выбрать, к кому прибиться. Жесткий мальчишечий этикет требовал поставить новичка на место — в неписаной школьной иерархии это было правило. Правда, выдумывали эти правила те, кто ничего иного выдумать был не способен. Они не составляли большинства, они даже не были сильнее, но они были сплоченней, а еще — за ними была улица.

И вот однажды после уроков к Алику подошел Славка. Он был всего лишь посыльный, на побегушках, тот, кому поручают приносить черную метку. «Гитлера видел?» — ни с того ни с сего спросил он у Алика. «Нет», — опешил тот, ничего не подозревая. «Пойдем, покажу!» — ухватил его за рукав Славка и потянул за собой во двор, туда, где в пожухлой листве засыпали яблони школьного сада. Коля, Женька и их товарищи хмуро потащились следом. Там под деревьями уже собралась внушительная компания во главе с вожаком Васькой Пугачевым. Пугач — а иначе его никто и не величал — был вообще не из их, а из соседнего класса. И славился он тем, что в каждом классе засиживался года по два.

Когда они подошли, Пугач восседал на куче сметенных листьев и смолил папиросу. «Ты, что ли, новенький?» — лениво процедил он, поднимаясь навстречу. И не дожидаясь ответа, саданул под дых, отчего у Алика перехватило дыхание и невольно налились слезы.

Это было вроде посвящения в рыцари, вроде удара мечом по плечу, не так больно, как обидно. Алик пошатнулся, но устоял, в растерянности озираясь по сторонам.

«Гитлер капут, понял?» — оскалился в улыбке Пугач и сплюнул папиросу.

«Понял, — с трудом выдавил из себя Алик, — ну и чего?»

«Кто не с нами, тот против нас! Понял?»

«Ну, и чего дальше? — Алик уже пришел в себя и теперь демонстративно выказывал свою независимость. — Дальше-то что?»