Скажи мне, мама, до... - [18]

Сколько подобных интонаций ловил Голованов за время своего вынужденного безделья, ловил так, от нечего делать, потому что надо же чем-то занять мозги. Потому что снующие мимо и не замечали, какой шлейф разочарований, обид, неразрешимых проблем тянется вслед за ними и что кто-то, кому и дела нет до их мелких страстишек, прочтет эти тайные знаки, выдернув их прямо из воздуха, прочтет из чистого любопытства и тут же забудет, выкинет за ненадобностью, как старую газету.

Правда, сегодня долго засиживаться ему не пришлось. Не успел он разгадать и двух кроссвордов, как на третьем этаже щелкнул замок, хлопнула дверь, и старик вышел на лестничную площадку. Голованов замер. Он заметил его краешком глаза, не оборачиваясь и не отрываясь от своего интеллектуального занятия. Ни единым мускулом не выдал он своего интереса, как обученная собака, что глядит не просто мимо жертвы, а куда-то совсем даже в другую сторону, будто ничто в этом мире ее не касается. И все же дальнейшие события стали развиваться по какому-то иному сценарию, совершенно не так, как прописал их для себя Голованов.

— Молодой человек, молодой человек! — неожиданно окликнул его Кариев, заставив обернуться. — Вы ведь из ЖЭКа, да? Будьте любезны, загляните ко мне — вторую неделю кран подтекает. Сколько ни звоню вашим, никто не идет.

Звук его голоса эхом прокатился по лестничным маршам и замер, долетев до верхнего этажа. И опять Голованов сдержался. Лишь мельком глянув в его сторону, он снова ткнулся в газету, недовольно пробурчав:

— Да запарили меня совсем, бригадир час назад обещался подъехать — и хрен, а я тут кукуй! У меня и ключей-то нет, и вообще… я на практике, — заключил он.

— Ну, зайди, сынок, глянь, лень тебе, что ли? Может, там и делов-то — раз плюнуть? Уж пособи старику.

Посещение квартиры Кариева никак не входило в его планы, и Голованов занервничал. Надо было срочно что-то решать. В любую минуту на лестнице мог объявиться кто-нибудь из соседей, а это было бы уж совсем некстати. Тогда все пропало, все придется начинать заново. Голованов нехотя поднялся, с явным неудовольствием сворачивая газету, и процедил:

— Ладно, чего там, показывайте…

Простая логика охотника запрещала общаться с жертвой. Уступи чуть-чуть — и ты уже на крючке обычных человеческих чувств, и жалость найдет предательскую лазейку в твоем сердце. И кто ты после этого? Размазня! Ты уже ни на что не годен, и цена тебе — грош!

Ругаясь в сердцах, Голованов поднялся на площадку и, пропустив вперед старика, шагнул следом.

— Не споткнитесь, ради бога, тут у меня ковер, — обернулся на ходу Кариев, — вечно край задирается.

Но Голованов его не слушал, нащупывая во внутреннем кармане флейту. И вот, когда старик отвернулся, ухватившись за дверь в ванную, Голованов выстрелил.

Флейта со специальным мундштуком представляла из себя не что иное, как духовое оружие индейцев, а яд… Впрочем, Голованов понятия не имел, что это был за яд. «Смотри, сам не уколись ненароком, — предупреждал его Кощей, — в тысячу раз сильней змеиного. Пара секунд — и ты уже среди ангелов». — «За вредность надо бы доплачивать», — пошутил тогда Голованов. «Я и так тебе плачу немерено, — огрызнулся Кощей. — Эти старики получали гораздо меньше твоего, а делали куда как больше!».

Кариев судорожно дернулся, попытался дотянуться до шеи, но ноги его подкосились, и он медленно осел на пол. Его рука все еще цеплялась за дверную ручку, а в потухающих глазах застыла печаль. Голованов склонился над ним и вынул оперенную иглу.

— Прости, старик, — пробормотал он, стараясь не глядеть в его глаза. — Лично я ничего против тебя не имею, но… Сам понимаешь — отработанный материал. Так что того, покойся с миром.

Он подошел к двери, прислушался и, пользуясь краем спецовки, как перчаткой, осторожно открыл замок. На лестнице было пусто. Из какой-то квартиры этажом выше доносилась приглушенная музыка, в остальном же все было спокойно. Голованов уже собрался было захлопнуть за собой дверь, но некая отвлеченная мысль, а в данных обстоятельствах, пожалуй, и несуразная, заставила его вернуться в квартиру. «Когда еще старика обнаружат, — подумалось ему, — а на такой жаре за несколько дней он превратится…». Впрочем, представлять, во что превратится труп, Голованов не стал. По его разумению, старик не заслуживал такой смерти.

Пальцы, вцепившиеся в дверную ручку, удалось разжать с трудом. Голованов подтащил старика к выходу и опустил на пороге. Слегка прикрыл дверь. Теперь любой проходящий мимо должен был обязательно обратить внимание на незапертую квартиру.

Хотя Голованов и считал себя человеком хладнокровным, но сегодняшний случай выбил его из колеи. Не было еще в его коротком опыте ничего подобного. Конечно же убить человека — это не комара прихлопнуть, но одно дело — со спины, не видя глаз, когда и тебя не видят. И совсем другое — когда перед смертью он запечатлел твой образ и, умирая, проклинает тебя и эти проклятия уносит с собой на небеса. Было нечто мистическое в его боязни, какой-то первобытный страх всецело владел им. Он шел, не разбирая дороги, не обращая внимания на прохожих, не видя и не слыша уличной толчеи; шел, а в ушах еще звучали последние стариковские слова: «Не споткнись, сынок». И от этого, несмотря на ростовскую жару, было Голованову зябко.