Скажи им, пусть помнят - [2]

* * *

Капитан вел группу вдоль перепаханной танковыми гусеницами просеки, прикрываясь лесом от возможной засады.

Немецкий маскировочный костюм сидел на Тасманове, словно сшитый по заказу. Камуфлированная, обтянутая сеткой каска до неузнаваемости изменила его худощавое, тонкое лицо, и только глаза, холодные и внимательные; строго смотрели в ночную полутемь.

Пятеро остальных, одетые во все немецкое, шагали гуськом вслед за капитаном, похожие выправкой, короткими "шмайсерами" и тем настороженным, цепким шагом, который рождается от долгого внутреннего напряжения. Только Долгих чуть отличался от товарищей – за его спиной горбилась рация, упрятанная в брезентовый мешок.

Они шли уже четвертый час, останавливаясь и прислушиваясь, готовые к оклику и к выстрелу.

Ночной лес жил вспугнутой войной жизнью. Но это были знакомые звуки, и, пожалуй, только Тихон Кудря обращал внимание на шорохи и всхлипы ночного леса.

Он шел вторым. Так распорядился капитан. Тасманов теперь знал о Тихоне все, что нужно знать командиру разведроты о своем солдате. То, что Кудря вырос на Дальнем Востоке и хорошо ориентировался в тайге, вполне устраивало капитана. Глаза и руки у Кудри были созданы для разведки – на стрельбище Тихон положил все пули в десятку.

Тасманов поверил парню, когда тот рассказывал, как поднимал зимой с отцом из берлоги медведя. Но больше всего нравилось капитану, как Тихон передвигался по лесу. Так ходить могла бы лишь одна рысь – быстро, мягко, бесшумно.

Капитан вспомнил случайно подслушанный разговор у землянки, где разведчики коротали вечер перед выходом на задание.

– Вот кончится война. На кого пойдешь учиться, рядовой товарищ Кудря? – подражая капитану, спрашивал старшина Рыжиков.

– На учителя, – не задумываясь, ответил Тихон.

– А почему не на доктора?

– Потому что все в жизни от учителя, – убежденно сказал Кудря, – он человека делает... Мир ему открывает.

Тасманов тогда немного позавидовал Кудре. Учителем Тасманова была сама жизнь. Он рано остался сиротой, воспитывался в детдоме, работал на заводе до призыва в армию. Служил на границе. Там же твердо решил не расставаться с армией, закончил пограничное училище, успел получить два кубаря – и началась война.

В том, что пересеклись их пути, Тасманов видел определенную закономерность. Жесткий, суровый человек, Андрей Тасманов почувствовал, что соприкоснулся с нежной и по-детски чуткой душой. Две черты привлекали к Тихону людей. Удивительная любовь к жизни и умение мечтать. Казалось, что этот таежный паренек испытывал бесхитростную радость бытия всем существом своим. Для него все вокруг было полно какой-то чарующей прелести, и каждая мелочь волновала и вызывала в душе его немедленный отклик.

"Ему еще предстоит стать разведчиком, – думал Тасманов, – предстоит ожесточиться, пережить первого убитого немца и похороны первого погибшего товарища. И мне всегда нужно быть рядом с ним".

Белую, с подпалинами кобылу поймал Рыжиков. Он шел замыкающим и разглядел-таки в глухой лесной сутеми затаившуюся в ельничке лошадь.

Тасманов вполголоса выругал старшину, осмотрел находку и скоро убедился, что она взнуздана, но незаседлана.

– Хутор, должно, рядом, товарищ капитан, – зашептал Рыжиков, – а кобылку хозяин от немцев в лесу прятал. Только кто-то спугнул ее...

– Кто-то... – буркнул Тасманов. – Волки, что ли?

– Двуногие, товарищ капитан, – вставил сержант Петухов.

"Все правильно, – думал капитан, – и то, что лошадь прятали, и то, что ее кто-то спугнул. Нужно привести лошадь на хутор и посмотреть, давно ли прошли немцы. И кто они: уж не разведка ли?"

Тасманов кивнул Рыжикову, и тот растаял в темноте. Искать хутор незачем вшестером. Глазастый старшина обшарит сейчас округу и обнаружит дом. А вот уж к дому они подойдут всей группой – ведь спугнул же кто-то взнузданную кобылу.

Капитан не любил слепой поиск, когда противник перед тобой с затаившимися секретами и минными заграждениями, неизвестно как и где расположенными, когда от нелепой случайности может вспыхнуть скоротечный бой, и весь поиск пойдет насмарку.

И все же чутьем, выработанным за долгие месяцы войны, Тасманов догадывался – до немецкой передовой еще далеко. Скорее всего, они зацепятся за крутой берег небольшой речушки, которая на карте вытянулась прямой ниточкой с юга на север. Весенний разлив сделал ее быстрой и глубокой, как противотанковый ров.

Рыжиков обернулся скоро.

– Есть, – шепотом доложил он, – хуторок – три строения: дом под черепицей, сараюшка и банька. Огород на задах. Хозяин, или кто там, на месте...

– Видел, что ли?

– Окна чем-то занавешены, только свет совсем не спрячешь, – заметил старшина.

– От тебя спрячешь, – усмехнулся капитан. – Тихо?

– Тихо, товарищ капитан...

– Веди, старшина. Лошадь оставь здесь...

Не доходя метров триста до хутора, Тасманов лег на мокрую землю, и остальной путь группа двигалась по-пластунски, замирая по знаку капитана, чутко вслушиваясь в однообразное шарканье ветвей, тронутых по-весеннему теплым ночным ветром. Кончился лес, и открылась поляна, за которой угадывалось небольшое строение.

Лежали тихо, не шевелясь. Тихон по таежной привычке прижмурился – берег глаза.