Сказание о верном друге. Тайна седого тугая - [79]

— Осторожно, тут яма!

— Пулатик, жив? — Радостное и испуганное одновременно, Нюськино личико заглядывает в проем.

— Жив, только вылезти не могу.

— Сейчас, подожди, я из лодки веревку принесу.

— Нет, нет, постой! — Пулат испугался, что Нюся уйдет и он снова останется один. Не желая показать своего малодушия, он попросил: — Принеси попить.

— Ладно, я мигом.

Нюся сдернула порванную чию, и в яме сразу посветлело. Совсем другими, радостными глазами Пулат оглядел свою западню. Между осыпавшимся краем ямы и накатом возле лаза он заметил медную бляху и ручку от полевой сумки.

Только теперь Пулат вспомнил снова, ради чего он пробирался к хижине. Поднявшись на носки, он палочкой дотянулся до осыпи у края подпола — в яму обрушился каскад пыли вместе с сумкой. Поднимая ее, Пулат с удивлением увидел неподалеку сильно запыленную капитанскую фуражку. Вот те на! Нюськина фуражка, здесь! Значит, их враг побывал тут до него! Скорее бы убраться отсюда. Ему казалось, что Нюси нет слишком долго, но ему и в голову не приходило, будто она может оставить его в беде. Просто он знал, каково пробираться ползком сквозь колючие заросли.

Когда по веревке мальчик выбрался наружу, Нюся обняла его, не стесняясь слез. Пулат тоже и смеялся, и смахивал слезинки украдкой. Они тормошили друг друга, а Малыш вьюном вился у ног, тявкал и хватал хозяйку за подол.

Остановившись на миг, Нюся взглянула на чумазое лицо Пулата и захохотала, а тот смеялся, глядя на грязные разводы на ее щеках.

Пулат показал Нюсе фуражку.

— Погляди-ка, твоя?

— Не-а. Моя нашлась… разорванная. Кому понадобилось сначала похитить ее, а потом разорвать? Я ее сожгла, в костер бросила. Ничего, теперь эта моей будет, ладно?

— Бери, пожалуйста, разве мне жалко?

Нюся внимательно оглядела фуражку.

— Гляди-ка, тут было что-то написано, да расплылось от сырости.

Пулат торжествующе извлек из ямы веревку с привязанной на конце полевой сумкой.

— Во! Что еще я нашел!

— А что там?

— Потом посмотрим.

— Ага. Пойдем скорее. Дядя Сима всю ночь стрелял из ружья, и мы большой костер жгли. Уж думали, ты погиб, дурачок ты этакий, — снова всхлипнула Нюся.

Торопливо, не обращая внимания на царапины и ссадины, они поползли к затону, где Нюся оставила свою лодку.

Увидев в подплывающей лодке Пулата, Радик исполнил такой бурный и радостный танец, что ему мог бы позавидовать лучший танцор из африканского племени карамоджа, известного своим танцевальным искусством.

— Как бы предупредить Серафима Александровича, — беспокоился Пулат.

— А ружье на что?

Радик сбегал за ружьем. Долго вертел его в руках и разглядывал узоры.

— Дай-ка! — Нюся решительно отобрала ружье, зарядила и выстрелила вверх. Правда, предварительно крепко зажмурилась.

С каменистого бугра все трое смотрели, не показалась ли на повороте лодка, и говорили, говорили без умолку, перебивая друг друга. Какое счастье, что все кончилось хорошо, что все снова вместе!

Радик не сводил с товарища радостного взгляда.

— Все-таки Нюська молодец, и я обещаю больше не задираться.

— Ой, Радончик, задирайся, тебе же больше колотушек достанется! Чихун-траву забыл?..

Глава восемнадцатая ХОДЫР-МОДЫР-ЗОДЫР… ШУХ!

Горькая правда лучше сладкой лжи.

Узбекская пословица

Лодка приближалась мучительно долго, и ребята закричали хором:

— Дя-дя Си-ма, все в по-ряд-ке!

Серафим Александрович не стал сразу причаливать к острову: ему нужно было время, чтобы успокоиться.

Что и говорить, для Пулата объяснение с ним оказалось малоприятным.

Потом Серафим Александрович сказал:

— Ты нарушил лагерную дисциплину, Пулат, и тебе полагается суровое наказание, какое именно — я еще не решил. Кроме того, ты должен обо всем правдиво рассказать дома, чтобы родители могли решить, отпускать ли тебя в другой раз.

— А можно рассказать бабушке? — спросил Пулат и добавил: — Ведь она же педагог.

— Можно, — впервые чуть улыбнулся Серафим Александрович.

Когда примчались на моторке Нюсин отец и дядя Михаил, на острове уже господствовали мир и порядок.

Правда, порядок после урагана был относительный: заметно облегчились рюкзаки путешественников: ветер унес много вещей. Но ведь они не новички в походе, и для ночлега им не нужны перины.

Вечером у костра состоялся важный разговор. В нем участвовали и ребята.

— Это Макарова сумка, — сказал Михаил Никитич. — Вот и буквочки его вырезаны: «К. М.».

В полевой сумке оказались документы разгромленной чекистами еще в тысяча девятьсот восемнадцатом году контрреволюционной военной организации Туркестана. Не все они сохранились — все-таки прошло больше сорока лет. За долгое время в сумку проникла сырость.

Осторожно извлек Серафим Александрович толстую тетрадь в кожаном переплете, пачку истлевших наполовину листков с чернильными разводами вместо строк, несколько склеившихся топографических карт.

— Все. Ничего больше нет.

При свете костра взрослые пытались прочесть те записи в тетради, которые можно было разобрать: какие-то протоколы, имена, поручения и донесения… Несведущим ничего не понять.

— В Комитете госбезопасности разберутся, если эти бумаги еще представляют какой-нибудь интерес, — пробасил Степан Никитич.

— Для Комитета госбезопасности, может быть, и не представляют, а для этих вот ребят представляют… Спросить у них, что они знают о том времени, когда в этих краях устанавливалась и закалялась в борьбе с контрреволюцией и басмачеством Советская власть, ведь не ответят. А по этим документам можно установить многие события тех лет, отыскать, быть может, старых рабочих-коммунистов, чекистов — участников ликвидации мятежа…