Сказание о верном друге. Тайна седого тугая - [73]
Но день и ночь работает река, несет грузы к Чардаре, снабжает строительство электростанции. Не спят речники: нужно успеть за стройкой, не нарушить ее напряженного ритма, доставить грузы в срок.
Недалек тот день, когда мощная плотина ГЭС намертво перекроет путь бурной желтой воде Сырдарьи, остановит ее вольный бег. И тогда закружится она, хлынет на берега, станет синеть, очищаясь от ила, и широко разливаться по ложу, приготовленному ей человеком.
И образуется прозрачное рукотворное море.
Дикая река, веками пугавшая людей своим коварством и своенравием, послушно станет вращать машины гидроэлектростанции, напоит сотни тысяч гектаров безводных и потому безжизненных земель, превратит их в плодородные сады и виноградники, в зеленые поля хлопчатника.
Пришло время, когда человек одолевает стихию, становится умным и заботливым другом природы.
Первые дни пребывания на острове ребята выбегали смотреть на проходящие мимо караваны и махали руками в ответ на приветственные гудки катеров. Потом привыкли и уже не мчались на каменистый бугор, откуда раньше всего можно было увидеть приближающиеся суда. Научились издали, по звуку различать, большой или малый катер ведет караван.
Солнце потеряло уже свою палящую силу и клонилось к ослепительно блещущей воде, когда Радик услыхал далекий шум мотора.
— Малый идет, — авторитетно заявил он.
— А может, и большой, еще плохо слышно, — усомнился Пулат.
— Буду спорить на что хочешь — малый. Я его уже давно слышу, а ты еще и ухом не шевельнул.
— Задавака и хвастун, — усмехнулся Серафим Александрович, не поднимая взгляда от поплавков.
Примчалась Нюся. На голове у нее красовалась капитанская фуражка, настоящая, с крабом.
— Баюмок[28] идет, и на нем батя с дядей Михаилом!
Радик задохнулся от зависти. Если ему сейчас чего и не хватает, так это капитанской фуражки.
— Эх, мне бы такую! — вздохнул он.
— Она большая, ты в ней утонешь, — сказал Пулат.
— Ничего, — пошутил Радик, — я по берегу ходил бы.
Серафим Александрович, кряхтя, поднялся на затекшие от неудобного сидения ноги, и весь гарнизон отправился на каменистый бугор, откуда лучше всего просматривалось главное русло реки.
Из-за прибрежной зелени показался высокий нос катера, и капитан дал протяжный гудок, а Серафим Александрович поднял над головой руки, соединенные в рукопожатии.
На корме второй баржи стояли Михаил Никитич и дядя Степан, Нюськин отец.
— Серафиму Александровичу привет! — крикнул он зычно, перекрыв шум мотора.
— Здравствуйте, здравствуйте! — отвечал Серафим Александрович, но его интеллигентный голос был едва слышен.
Миновав протоку, катер сбавил ход, и братья спустились в лодку, привязанную к корме баржи.
Эхо многократно повторило прощальный гудок, и катер прибавил скорость.
— Принимайте пополнение, — басил Степан Никитич. — Михаил погостюет у вас, а я ночью уеду, мой караван подойдет.
Выглядел он значительно моложе старшего брата и мало походил на него. Вот только те же лучики-морщинки у глаз на темно-коричневом от загара лице — профессиональные черты дарьинских речников.
Михаил Никитич по-прежнему казался мрачным и неразговорчивым. Может быть, он всегда такой? Пулат исподтишка наблюдал за ним: каждое его движение, жест казались мальчику подозрительными.
После ужина Пулат отвел Радика к каменному бугру и шепнул:
— Ну, теперь будем глядеть в оба.
Радик замялся.
— Если не хочешь, — насторожился Пулат, — я без тебя справлюсь.
— А что делать-то?
— Надо послушать, что Михаил Никитич говорить будет, а там по обстановке посмотрим.
Мужчины сидели у костра, не дальше десяти метров от накомарника мальчиков. Разговор был слышен хорошо, значит, надо притвориться спящими.
Радька излишне старательно сопел носом и даже всхрапывал время от времени.
Тихо говорили о строительстве Чардаринской электростанции, о рыбалке, о домашних делах, об урожае — в общем, о чем угодно, только не о тайнах.
Пулата клонило в сон. Голоса как бы становились тише, будто кто-то уменьшал громкость. Мальчик дергал себя за ухо, прикладывал к виску прохладный корпус фонаря, чтобы не заснуть.
— Радька, — шепотом позвал он друга.
Радик не шевельнулся. «Вот притвора!» Пулат потряс его за плечо. Тот промычал что-то и повернулся на другой бок.
— Ну и ну! — рассердился Пулат, но зато ему самому стало легче от сознания выполненного долга.
Разговор между тем коснулся их путешествия. Мальчик насторожился.
Тихо шелестели листья на деревьях, мирно плескалась вода под берегом. Временами долетали издали ночные звуки тугая: то затявкает шакал, то разнесется леденящий сердце вопль — так и не узнали, кто это стонет! — то пронзительно прокричит ночной охотник сыч: «кувит-кувит!»
— Давно на острове? — спросил Степан Никитич.
— В тот же день пришли, что и Михаил; мы вечером, а он ночью.
— Неужто пять дней колупались? — удивился Михаил Никитич. — Мы с Нюсеной за полтора управились, и не так чтоб шибко шли.
— День, считай, ветер нас задержал…
— Да, ветряга здоровый был, у Галины почти смётанный стог распотрошил, — вставил Степан.
— Полдня лодку латали, потекла вдруг, как решето.
— Как так? — Степан повернулся к брату. — Что за лодку ты им дал? Детей потопить?!
