Сказание о руках Бога - [4]

— Не болтай лишнего, Волк, — ее руки безуспешно пытались приподнять меч для удара, но в этом движении, как и во всей их пикировке с начала до конца, чувствовался наигрыш. — Учтите, между прочим: я все ваши беседы слыхала и запоминала, даже надоело.

— Вот потому ты и не спешишь броситься на шею своим благодетелям?

— Не думаю, чтобы ты очень тосковал по моей благодарности.

Мальчик взирал на них с недоумением.

— Скажи, она и вправду кобыла?

— Клянусь! Да ты на ее конечности посмотри, наивняк!

Вместо ногтей у женщины были костяные наперстки наподобие ацтекских, но из рога; на руках и такие же на ногах. Помимо этого, средние пальцы ног казались несколько толще других и чуть выдавались вперед, а большие пальцы были плотно прижаты к остальным, будто ступню заковали в подобие китайского башмачка-копытца.

— Убедился? Вот-вот. Кобыла, и притом буйная, — подтвердил Волкопес. — Да что там говорить! Здесь, в склепе, вообще всё может случиться. И назвать бы ее следовало по-конски, Ипполитой или Ксантиппой, точно амазонку или жену Сократа. Будь я палеонтологом — факт уговорил бы на Мезогиппу, Эогиппу…

— Я так понимаю, что это всё красивые имена для благородной женщины, — отвечал Джирджис без юмора, — и сама она красива и благородна. Я чувствую очертания ее тепла и запаха. Ты тоже ее любишь?

— Успокой свою душу. Меня этот оживший аптечный пузырек с оборочками на пробке не прельщает, чем бы от него ни тянуло, — съехидничал Волкопес. — Ксанточка, оставь ножик в покое, чего размахалась? Женщине это не к лицу. Хотя лица-то твоего как раз и не видно.

— Мне лично покрывало не мешает. С моей стороны оно прозрачное.

— Значит, всё к лучшему для всех нас троих. Судя по кое-чему, внешность у тебя, как, впрочем, и у нас, мужчин, странноватая. Да и положение. Ты как сюда попала, Ксанта?

— Может быть, у меня иное имя, ты не подумал?

— У нас тут у всех иные имена. Только мы их не знаем. Полузвери, полубоги, засыпаем на пороге новой жизни молодой! Фу, вот некстати в поэзию затянуло.

— А узнать имя — узнать себя, — задумчиво сказал Джирджис.

— Да, кое-что мы о себе помним, а кое-что забыли, — ответил Уарка в том же тоне. — Нам нужно… просто необходимо допроизойти до человека, подвинуть в себе эволюцию, иначе выйдет что-то неописуемо жуткое. Так говорит наш приматный сотоварищ.

— А именно? — спросила женщина. — Конец света уже состоялся, судя по вашим разговорам… И вообще, что может быть хуже, чем находиться здесь одним?

— Мы не одни, — отозвался мальчик со сдерживаемым страхом. — Я выхожу из зала амфор и колонн на поверхность. Там есть некто, по очертанию похожий то ли на веретено с пряжей, то ли на комок жара. Окаменевшее пламя. Он спит, как и мы спали, и видит грозные сны. Во время нашего общего забытья он напасть не может, почему — не знаю. Кажется, тогда его нет, ибо он создается нашим бодрствованием. Только когда хотя бы я один пробуждаюсь, мне приходится остерегаться его и искать защиту.

— Сплошная мистика, — хмыкнул Уарка. — И как же ты остерегаешься?

— Ищу, чтобы сразиться. Ты не дашь мне свой меч… Ксантиппа?

— Разве что в обмен на моё настоящее имя, — чуть капризно рассмеялась она. — Полно, малыш, он пока не придется тебе по руке. Иди так, как и прежде, если тебе это надо. И вот что: теперь, когда я восстала из камня, я не смогу обратно заснуть от вина, как это делаете вы, потому что не хмелею. Так ты, Джирджис, принеси мне сверху колыбельную сказку, хорошо?

Мальчик ушел. Было слышно, как он нащупывает путь — шуршат мелкие камешки. Потом будто некая струя зашелестела по полу, и все стихло.

Наступило молчание.

— Уарка, зачем ты насмешничаешь и отворачиваешься, когда говоришь со мной?

— Такова моя оборотневая природа… И просто я тебя боюсь, — докончил он с удивительным чистосердечием. — У тебя стало светлое лицо, и его сияние пробивает все покровы. Мальчик тоже это чувствует.

— Вот как. А ведь я подзабыла, как выгляжу. Здесь имеется зеркало, не покрытое этим самым… выделенным аметистом?

— Одно есть. Вон в той стене. Правда, оно темное и будет скрадывать твой свет, но это лучше, чем ничего.

— Такие стекла делают лицо и фигуру стройнее и благороднее — я думаю, оно мне даже польстит. Да, Волк, а как же я дойду до стены? Браслеты тугие, как у индийской супруги, только разбить можно. Жалко, не стеклянные.

Уарка хмыкнул на свой манер.

— Захоти — и преодолеешь.

— Как?

— Просто… стань вовне их. Переверни себя. Выверни наизнанку и собери в нужном месте. Тебе столько раз приходилось делать это во всех твоих параллельных жизнях, что, я полагаю, возникла привычка, ощущение. Ведь я помню, как ты взлетала над препятствиями и рвала препоны на пути, моя кобылица Киншем!

— Да. Я презирала их и делала что должно.

Женщина пристально смотрит на руки — и вот они свободны: звенят о камень обручи, спавшие с запястий, потом и со щиколоток. На ложе остаются меч с бороздчатым клинком и ожерелье — безоружной стоит Киншем рядом со своим Волком.

— Отвернись, ты, робкий. Чтобы взглянуть на себя, я должна скинуть и покрывала, — командует она чуть хрипловато.

Она стоит перед зеркалом будто бы из полированного обсидиана.